— Придумают же, травчатая мелкотня.
Бывал он и резким, но ребята на него не обижались. Лукин не пытался казаться лучше, чем был на самом деле, и пацаны, народ ловкий и, как пескари, премудрый, весьма точно схватили его суть: мужик он свой.
Лукин баловался скрипкой и даже однажды на празднике выступил в суворовском клубе; хлопали ему изо всех сил, не жалея ладоней. И довольный Филипп Сергеевич потом улыбчиво говорил:
— Все они понимают. И музыку хорошо чувствуют, возраст такой! Но душой ленивы. Виноваты мы, взрослые, не научили самовыражению.
На этот раз Филипп Сергеевич на урок истории принес скрипку, которая, оказывается, ему досталась от отца. Пустив инструмент по классу, он между делом рассказал ее историю: к отцу она попала на фронте. Увидел он ее у связистов. «А ну-ка, ребята, дай погляжу. — Взял инструмент и ужаснулся: — Боже, да это же клеймо мастера Якоба Штайнера!» Солдаты, конечно, о скрипичном мастере ничего не ведали, но командир роты в этом деле разбирался. Ротный бережно взял скрипку и подрагивающими от волнения пальцами взял аккорд…
— Мазурка ля минор, — объявил капитан, и все в землянке стихли…
Однажды связисты сами принесли скрипку ротному.
— Мы что, в этом деле так, колхозники. Берите, товарищ капитан. Уж больно она в ваших руках поет здорово!
…Филипп Сергеевич бережно взял инструмент и победно посмотрел на ребят, притихших за столами.
— Венявский. Мазурка ля минор…
Сергей Карсавин, Мишка Горлов и Макар Лоза, и Саша Вербицкий, и даже Костя Шариков — весь класс с округлившимися глазами слушал историка. Вот это мужик! До слезы пробирает…
Лука-мудрец осторожно положил скрипку на стол и мягко улыбнулся.
— Вот у этой скрипки, как видите, фронтовая судьба… В Александро-Невской лавре Ленинграда, в Некрополе мастеров искусств похоронен инженер-генерал Цезарь Антонович Кюи, военный ученый и музыкант. Кюи никогда не расставался с музыкой. Вот я и думаю, господа суворовцы должны чувствовать музыку. Иначе душа их будет грубая, пэтэушная. А с грубой душой, сами знаете… солдатчина. Она, к несчастью нашему, существует…
Это был последний урок, и ребята настроились на мажорный лад. Даже Пашка Скобелев, расправив накачанные плечи, сладко потянулся.
— Лепота!
И вот тут-то случилось непредвиденное. Не успел прозвенеть звонок, как по широкой мраморной лестнице вбежал маленького роста шустрый суворовец. Раздался воинственный пискливый крик:
— Кадеты! Наших бьют!
Как бьют? Совсем неожиданно и даже как-то немного непонятно…
В парке, что сразу начинался за училищем, местные схватили двух суворовцев, которых послали по хозяйской надобности в баню. Крик пискливого пацана возбудил всю роту — в какое-то мгновение суворовцы, перегоняя друг друга и на ходу снимая ремни с вычищенными бляхами, рванулись вниз. Через забор и многочисленные лазейки, которые знал каждый, ребята оказались в парке. Там гудела толпа местных металлистов, вероятно, в ожидании нападения. Как на грех, майор Серов был дежурным по училищу. Он первым увидел бежавшую ватагу растрепанных ребят и выскочил им навстречу.