— В разговорах ты мастак, Сухомлинов. Посмотрим на деле. Подставляй руку. Выдержи, если ты такой уж простой смертный…
Все смотрели на Глеба с любопытством, и он понял, что отступить — значит дать повод Карсавину насмехаться…
Он молча протянул руку. Карсавин с горящими, злыми глазами взял сигарету и быстро прижал ее возле фаланги большого пальца Глеба.
Глеб почувствовал, как пропекло руку, но, сжав зубы, терпел адскую боль. Навертывались слезы.
— Хватит, Серега, — миролюбиво заметил Пашка Скобелев.
Тарасик втянул шею, притаился, как побитая собачонка.
— Дурак, больно же! — вдруг завопил он.
— Ничего, он сам навязался, — нагловато и как-то садистски усмехнулся Карсавин, — волевой…
Макар Лоза в замешательстве резко оттолкнул его.
— Поиграл и хватит, ты что, с ума сошел?!
Глеб убрал онемевшую руку, она болела и ныла…
В глазах читалась обида.
— Не знал, Карсавин, что ты, оказывается, окурок, а не человек…
Карсавин сильно сжал сухие губы и промолчал. Ребята стали расходиться, словно произошло что-то непорядочное.
Весеннее солнце ударило с самого утра, и сразу побежали ручьи. Суворовцы — Глеб Сухомлинов, Димка Разин и Саня Вербицкий — весело перепрыгивали через мутные потоки. Возвращались из детского сада. Они даже не думали, что будет так забавно с малышами. Хотя, если по-честному, когда подходили к забору детсада, охватила смутная неуверенность: как еще получится… Кругом было грязно и хлюпко. И тут Вербицкий первым увидел детей, столпившихся у окон. Стало ясно: обратного пути нет.
В дверях их встречала молоденькая музыкантша. Она шутливо потрогала Димкину шинель.
— Вы правда суворовцы?
— А вы пощупайте получше, — засмеялся Разин, — настоящие!
Настоящих суворовцев раздевали в гардеробе.
— А что, вы нам что-нибудь спляшете?
— Нет, плясать не будем, лучше споем, — угрюмо заметил Вербицкий и на вопрос о репертуаре стал называть песни, которые суворовцы охотно пели в строю.
— Они же не детские? — удивилась музыкантша.
— Песни — суворовские, но мы их сделаем детскими, если подпоют братишки.
«Братишки» были согласны на все и, обступив суворовцев, пощупав и потрогав их, потребовали игры.
— А как же утренник? — не унималась воспитательница.
— Потом, — ухмыльнулся Глеб и, схватив малыша, лихо подбросил его над собой.
Дикий радостный вопль заполнил зал. В ребячьем гомоне было уже ничего не понять…
Вначале тянули канат, затем играли в космонавтов — Димка, не дойдя до финиша, наблюдал игру с «командного пункта», — потом ползали по ковру, изображая ковбойских скакунов, на которых гордо восседали сами ковбои. Потом… этих потом было так много, что суворовцы выдохлись и сказали всерьез: