Расстреливали по приказанию генерала М. группу пленных коммунистов. Дошла очередь до старика, которого сочли за красного добровольца. Перед смертью он сказал: «Я все равно близок к могиле, но я не большевик… Мне так же чужды красные, как и белые. Вы расстреливали, расстреливаете, расстреляете и меня. Но одна просьба – возьмите эти деньги и передайте моим маленьким детям». Кто-то взял деньги (и присвоил их). Старик разделся, сам предложил снять рубашку, чтобы она даром не пропала. Потом стал на колени, помолился и сказал «стреляйте». Когда все было кончено, у офицеров было невероятно тяжело на душе[87].
В лагере до сих пор были «дворянские вольности» – днем ходили в пижамах, занятий было мало. Сейчас лагерь начали сильно подтягивать. Население гауптвахты № 4 сильно увеличилось. К попаданию туда относятся добродушно. На «губе» завелись забавные традиции – издаются, например, шуточные приказы, подписываемые «генералом от Галлиполи» и т. д.
Вечером. День сегодня был удушливо-жаркий. На солнце, вероятно, больше 40° по Реомюру. Море зеркальное. Волны никакой, а когда входишь в воду – видна вся жизнь моря. Какие-то маленькие полупрозрачные рыбки тихонько плавают, еле шевеля плавниками; снуют туда и сюда мелкие рачки. Вода теплая, как парное молоко. Песок жжет голое тело так, что еле можно лежать.
Последние дни в свободное от занятий время большинство щеголяет дома в одних пижамных штанах. Сейчас (около 9 вечера) я потихоньку пробрался на кладбище. Рисковал попасться на глаза патрулю в своих белых пижамных брюках и туфлях (гауптвахта обеспечена), но мои «танки» [88] набивают ноги. Пытался рисовать могилу турецкого генерала, но сегодня как-то дело не шло.
Днем заседали у генерала (начальника школы). Решили, что занятия продолжатся еще одну неделю, а в четверг будет экзамен. После окончания курса я еще должен остаться в школе две недели, а это мне совсем не улыбается, главным образом из-за практикующейся там выдачи продуктов на руки. Я ничего сам варить не умею и вряд ли когда-нибудь научусь. С другой стороны, если предложат остаться в школе еще на один курс, я попаду в неловкое положение. В батарее, вероятно, будут недовольны.
3 июля. Днем был у Е. в санатории. Там устроили концерт капеллы. Были Кутепов, Штефон, «американский дядюшка» и много нарядных дам. Каждый раз, как бываю у Е., сердце сжимается, глядя на больных юнкеров. Их, бедняг, полна санатория. Молодые, иногда полудетские лица, под распахнутыми халатами исхудавшее загорелое тело и у некоторых предательский румянец на щеках. Так или иначе, но кандидаты в могилу. Е. храбрится, все уверяет, что выздоровел, – кажется, характерная для туберкулезных черта. Трудно выздороветь, когда питание совсем слабое, хотя и считается «усиленным» по сравнению с лагерным пайком.