Потом Макс и Фриц сказали капитану, что хотели бы по возможности уже сегодня провести первую передачу, чтобы сообщить в Центр о прибытии группы к партизанам.
Командир немного поразмыслил, а потом залез вместе с Максом в палатку, чтобы показать им свою рацию.
— У нее довольно большой радиус действия, возможно, вам и удастся установить прямую связь с вашим Центром, — сказал он. — Мы же поддерживаем связь только со штабом фронта. Ваша рация тяжелее, да и упаковка ее не очень удобна.
— Позже нам пришлют новую, — объяснил Макс. — Чемодан и портфель можно относительно незаметно пронести даже по оживленной улице из одного места в другое.
— Но в лесу они будут вам в тягость, — заметил Невойт, выйдя из палатки. — Как ты, например, будешь обороняться при встрече с фашистами, если у тебя заняты обе руки? Ты об этом не подумал?
Макс, которому эта мысль почему-то не пришла в голову, на какой-то миг представил себе картину, нарисованную Невойтом, и невольно рассмеялся.
— Во всяком случае, положение будет что надо!
— Придумайте что-нибудь, пока есть время! — Капитан предложил разведчикам сигареты, и этот дружественный жест несколько сгладил резкость его слов. Затем он объяснил им, что для работы на рации они должны покинуть территорию лагеря, и пообещал прислать в помощь к нужному сроку своих людей.
Пока они разговаривали, подошли и остальные. Шура хотела посмотреть, как они устроились. Она привела с собой широкоплечего бородатого человека, выражение лица которого было одновременно и жестким, и добродушным. Одет он был в форменные брюки и гражданский пиджак.
Анатолий Невойт познакомил с ним немецких товарищей. Это был его заместитель, капитан Куприянов, лет на пятнадцать старше его. Весь облик капитана излучал спокойствие и уверенность.
Невойт, бросив еще раз внимательный взгляд на шалаши, пригласил Андре, Вилли и Эрнста на совещание. Они направились в сторону родника. Куприянов опустился на землю и знаком попросил Шуру сесть рядом. Не торопясь, он расспрашивал ее обо всем, что касалось прежней жизни радистов.
К началу знакомства Куприянов не подоспел, поэтому, когда он впервые услышал имя «Фриц», рот его невольно растянулся в широкой улыбке.
— Ну и имя тебе дали! — сказал он. — Макс — это еще звучит более или менее интернационально, почти как Максим. Вот, к примеру, Горький тоже Максим, да наши Пулеметы «максимы», а они разговаривают с гитлеровцами совсем не плохо. Но Фриц… Дружище, ты знаешь, кого мы называем фрицами?
Бывает, что человек хочет сделать как лучше, а выходит наоборот — одни насмешки. Фриц взял себе это подпольное имя, потому что очень любил писателя Фридриха Вольфа. О том, что сокращенной формой этого имени, то есть фрицами, во время войны стали называть фашистских агрессоров, он совершенно не думал.