— Антон Федосеевич, — задрожавшим голосом прервал его Андрей. — А я такой негодяй… Как я мог о вас подумать…
Летчики — народ немногословный: и боль и радость зачастую переживают молча. Антон Федосеевич поправил одеяло на лейтенанте, и выглядело это как самое большое проявление нежности.
— Какой же ты негодяй? Ты геройский парень, Андрюша, — строго уточнил он. — И не надо этих сентиментальностей. Но вот о чем я хочу тебя спросить, парень. А если бы мы не встретились и не поговорили сегодня, ты бы всю жизнь на меня злость таил?
Андрей задумался. Стиснул побелевшие губы. А командующий ждал. Андрей вздохнул и покачал головой.
— Нет, Антон Федосеевич, — сказал он тихо. — Другие бы объяснили. Сам бы понял в конце концов, что не могли вы тогда перед штурмом Берлина поступить по-иному, если вас весь фронт ждал из полета. Жутко подумать, что я тогда в вашем кабинете наговорил…
Баталов приподнял лохматые брови и, как показалось Андрею, не совсем доверчиво произнес:
— Ну-ну, сынок. Сложная штука — жизнь, и в ней не боги горшки обжигают, а люди. Но и сами обжигаются при этом. Верю я тебе, и давай поставим точку, ибо все хорошо, что хорошо кончается.
Лейтенант Петушков страшно удивился, когда получил приглашение на прием по случаю успешного окончания совместных с Национальной народной армией ГДР учений под девизом «Братство». Он долго держал перед своими глазами плотный листок с изображением герба Германской Демократической Республики.
— Это же здорово! — сказал он подошедшему Аркадию Баталову. — Однако не знаю, за какие доблести. Может, ошибка произошла какая? А впрочем, была не была. Три рюмки коньяку я бы не возражал хватить за наше содружество. Удивительно, что мне прислали этот билет.
— У меня тоже есть такой, — улыбнулся Аркадий. — Мы едем на этот прием как отличившиеся на учениях.
— Как отличившиеся? — шевельнул пухлыми губами Петушков. — А что, например, я сделал такого, чтобы считаться отличившимся? Хотя постой… героическая посадка в клубах непроницаемого тумана, как написал кто-то в нашей многотиражке.
— Перестань ломаться, — осадил подчиненного Аркадий, — к чему эта бравада?
— При чем тут бравада? — запротестовал Петушков. — У меня от этой героической посадки до сих пор коленки дрожат. Хорошо, что все тогда обошлось. Выходит, и у меня есть право попасть в отличившиеся.
На парадном ярко-голубом автобусе отбыли отличники-авиаторы в большой немецкий город. Накрапывал дождь, и на мокром асфальте центральной улицы четко печатались следы автомобильных покрышек. Под зонтиками проходили по широким тротуарам вереницы людей. Дождь ускорял их шаги. За нарядными витринами магазинов ярко горели люстры. Петушков угрюмо вздохнул: