К праздникам, вероятно, не попаду домой, а в конце января или февраля — приеду. Что же, надо работать! А кино, ты права, от меня никуда не уйдет. Еще будут сто ролей. В Хабаровске, может быть, мне дадут вагон-салон, чтобы ездить по веткам. Там будут и проводник и кухня. Будем опять в тепле, потому что дальше гостиниц нет. Прием везде хороший, но понимают меня, конечно, хуже, чем в центрах. Все время плохо с желудком, а тут еще в аптеках нет лекарств. Надо было с собой все брать. Сердце меня не беспокоит. Хотя я не лечусь и даже порошков этих не пью. Все же меня очень держит сознание, что я работаю для своей семьи. Очень мелких и тяжелых — в смысле переезда — точек я избегаю и маршруты просматриваю сам. С меня хватит работы и в больших городах. Написал Калатозову. Читать тоже абсолютно нечего. Книг в магазинах нет.
Был тут чтец Кочарян. Уже вчера уехал в Москву. Он тут с июля крутится. Заработал денег. Писать тебе больше не о чем. Спасибо за письма, пиши, не ленись — это моя единственная радость.
Бедный Ванин[31]! И у него ничего не вышло с Довженко!
Как здоровье Никулина[32]? Не звонил? Ну, Пекочка, моя маленькая, будь здоровенькой, не бегай в «лобзададуйчиках» в институт, одевайся потеплее, учись, трудись — ты гражданка страны трудящихся! Скоро увидимся. На праздниках не скучай, но до них еще далеко. Целуй моих обожаемых писенят — душа по ним тоскует.
Привет маме.
Храни вас всех Бог!
Твой Саша
* * *
Владивосток.
22-е окт. 1950 г.
Пекочка!
У тебя нет конвертиков? Купи. А то ты посылаешь мне письма в конверте Дома актеров. Сегодня послал тебе письмо, а потом вспомнил: купили краба на базаре. Живого краба. Краб сдох. Или притворился мертвым. Мы понесли его в ресторан, чтоб сварить. Там его, во-первых, раскритиковали и сказали, что он несвежий, а потом вообще не захотели варить. После больших скандалов его наконец взяли варить. Он был без движенья. Но когда его сунули в кипяток — он побежал… и оказался живехоньким. Мы его съели. Ничего, краб как краб. И даже довольно вкусный. Но сначала он целый день лежал в номере у Мишки, и Мишка боялся, что он залезет ему в кровать, и дрожал всю ночь. Мишка <…> обходил его, как цепную собаку. А собак он боится больше всего на свете. Письмо твое шло 12 дней. Дольше, чем поезд. Это значит, что самолеты не ходят. Вот и пиши при таких условиях!
Надоело мне ездить катером на Русский остров. Океан. Здесь ведь не море, а Тихий океан. Ну, волны, горы вдали, крепость — на вид зеленые, а на самом деле — не тронь!
Корабли наши разные. А я часто гуляю и стою на набережной и смотрю, как подъемный кран грузит песок. Это успокаивает. Иностранных кораблей теперь нет. Только наши. В порту тихо. На днях уезжаю «на ветку». Мне дал салон-вагон начальник дороги. Будут проводник, мягкие койки, даже кухня. Будем варить в вагоне суп и ездить по линии. Гостиниц нет. А в вагоне будем жить две недели. Как в гостинице. Театры всюду холодные — я кашляю посреди пенья и проклинаю свою жизнь. Топить, говорят, будут с 15-го ноября. А пока — душа с тебя вон — пой! Тут ко мне лезут разные люди и изъясняются. Надо много терпенья, чтобы деликатно их выставить. Сегодня весь вечер лез один пьяный моряк. Еле спасся от него. Уехал на концерт. Только не думай, что я жалуюсь, я просто описываю тебе свое положение. А так все хорошо. Все в порядке. Сегодня написал письмо Нине Ивановне. Она ответит, и я буду знать все новости Мосфильма. Тут был Павлик Кадочников и имел большой успех <…>. За картинами тут очень следят — другой жизни нет. И все знают. Меня мальчишки тоже приветствуют, как в Москве. Виктор