- Это чьи?...
- Это её! И самые заслуженные, Семёныч, с ноября сорок первого, когда считай и не награждали никого, те медали подороже иных орденов, сам знаешь.
- Кузьмич! Ну, кто же знал...
- Ладно! Садитесь, будем все вместе говорить...
Для разрядки обстановки я рассказала за что каждую получила, и про то, что мой начальник смеётся, что у меня судьба связана именно с этой наградой. В
общем, хорошие оказались дядьки и очень повезло, что не стали тянуть и разводить тайны и домыслы, а провели разговор прямо и честно. Сосед от этого разговора, как он
говорит, "выпал в осадок", что такого ему представить не вышло бы. Хотя, я ничего принципиально невозможного не вижу. У них возникли вопросы и сомнения, вот они и
спросили меня прямо, без угроз и намёков и даже придумали и предложили лучшее в их понимании решение. И никто не виноват, что они не так поняли, и ситуация прояснилась
и все довольны. Командир даже согласился по максимуму дать мне отлетать отведённое время, то есть мне не нужно будет выпрашивать вылеты, меня и так задействуют по моим
силам полностью...
С Верочкой мы друг друга тоже поняли. Я ей честно всё рассказала и объяснила, почему не сказала заранее, ведь я, уезжая, не знала, как меня встретят и
вообще, получится или нет. Верочка меня обняла и попросила не оставлять её одну и отомстить проклятым фашистам. Пришлось пообещать, что я буду очень стараться. К
сожалению возможности остаться с ночёвкой у меня не было, ведь после обеда у меня снова полёты. Идею приехать в полк с концертом сестрёнка с радостью поддержала и
пообещала поговорить с дядей Гришей и ещё каким-то дядей Серёжей. С аккомпаниатором понятно, а кто второй так и осталось тайной. Но я уверена, что тот же Митрич
надёжно держит руку на пульсе и я могу за сестру не переживать...
По возвращению у меня снова были полёты, меня снова учили бомбометать в разных вариантах, не только с прямолинейного захода на цель, но и более
сложные варианты. Во вторник вылетела уже в сумерках и работали при плохой видимости, а ночью полетели по маршруту, который составила Зоя и всё время она летела сзади
и контролировала. С какой благодарностью я вспоминала уроки Данилова, как он со мной возился, обучая "слепому полёту", то есть как раз то, что называется полётами в
сложных метеоусловиях. Маша показала себя как неплохой штурман, но я и сама привыкла выполнять все функции, как привычная летать одна.
При встрече Панкратов спросил, не трудно ли было с Тотошки пересаживаться обратно на У-двасик, ведь "Шторьх" - гораздо более комфортный и технически
оснащённый самолёт. Я попыталась сформулировать: что, многое у Тотошки сделано и продумано хорошо, но вот в плане надёжности и доверия к машине, к У-двасу доверия
больше, да и роднее он как-то, тем более, что у ВСки, на которой сейчас летаю мотор чуть мощнее и сзади громоздкой кабины нет, так, что самолёт гораздо шустрее и лучше
управляется. Вообще, как описать ощущения? Тотошка комфортнее, он, если сравнивать, то похож на красивую пролётку, в то время, как У-двасик - работяга. Пусть не такой
красивый, но он труженик - универсал, как телега, которая одновременно может быть гружёным возом, а может превратиться в кибитку переселенцев и стать домиком на
колёсах. Вот и как их сравнивать? Наверно самым ярким подтверждением сказанного является то, что при том, что немцы воем воют от налётов ночных бомбардировщиков, что у
немецкой пехоты уже появляется боязнь ночи, в которой неожиданно с неба сыплются бомбы и они перед этим совершено беззащитны и появление наших самолётов беззвучно и
совершенно неожиданно. То есть имеется успешный опыт боевого применения лёгких самолётов, но свои Шторьхи они в ночные лёгкие бомбардировщики не переделывают и не
используют их в таком качестве. Почему? Потому, что формально более грузоподъёмный и мощный Физилёр совершено не приспособлен для такого использования. Самолёт
замечательный и филигранно заточен под свою задачу связного и малого пассажирского самолёта. А вот того запаса прочности и живучести, которые позволяют даже израненным
У-двасам возвращаться у него нет. Словом, узкая специализация - слабое место фактически всей немецкой и европейской техники. И ничего с этим не сделать, потому, что
дело даже не в технических решениях и исполнении, а в мировоззрении.