Голос у него как звяканье заржавленных колец:
— Пришли, бають, в Ерусалим большевики, наместо Христа-то. Ленина, грит, надо, а гроп Восподен заколотить та ненадобностьями! И было тому Ленину виденья: явилась багамать и говорит: так мол и так, как ты есь Христос новай — твори чуда… Молчи-ит!
Плакали причитали старухи.
У палатки в желтом высокогрудом платье — Варвара. Смотреть Анрейше на нее из камышей боязно до холода.
И в камыши приходил Хрументил. Нацеплял на свой седой глаз анрейшин холм, спрашивал:
— Сидите все?..
— Сидим, дедушка, — отвечали томские.
Всегда казалось Хрументилу — плачут они:
— А вы не плачьте, авость не пымают! Большавики придут ани не зарестуют, у нех, бают, в армею-то хресьян не берут… из батраков раза… опять и по добровольной выгоде!..
Шептал хрипло, прислушиваясь к шуму озера за камышами:
— Угодник туто спасался колды тоись!.. сидел туто на островах, а патом, парни, взял да и ушел в воду…
— Пошто?..
— Опять таки про ето неизвестно!.. Ево дело, а може до времяни — вот-то тута народ-то и берегся в камышах… и по сеёднешней день.
На поляне в камышах усталые тени возов и палаток.
Кислые и тягучие бежали камыши, давя друг друга, в Лоскутное озеро. Фыркали зеленые воды как утомленные кони.
Пугая гагар и уток, спотыкаясь, бродил камышами багровый ветер.
И вот однажды пришел по тропе, ведомой только своим, тонкорукий и востроглазый.
Волос у него вязкий, желтокарь, и по всему лицу как тина.
Молился он долго, взметывая широко руки точно бросая зерно. Потом поманил Хрументила. Сказал.
— По всем камышам, по всем озерам прошел, я… всех оповещал, идут, старе!.. Пришел с хронта Мирон Игнатов, Смирновских волостей слепой на все глаза. Пришол, сход созвал и говорят: будет исцеленье наших мученьев, коли обойдем мы сорок раз вокруг падвижницкава Ласкутного озера… Понял? Как сказал, так на оба глаза видеть стал, Мирон-то!.. Обойти, чтобы не грешила плоть, чтобы с пастами!
— А молитва?
— Если насчет попа, насчет попа не знаю, не спрашивал. А читай молитвы кто каки умет! Главно — сорок раз обойти, чтобы плоть блюсти, поститься и толды на сороковой раз раступяться, грит, камыш и пойдет себе крещеный люд на спокойную землю.
— И бабам?
Перебрал всех вязким тинным ликом странный, сказал строго:
— Итти всем хришеным с животиною. Поститься, о грехах споминать и чтобы не блядословить! А я пойду еще ково есть в камышах оповестить.
Багровое и дикое неслось над камышами небо. Облака были на нем как подкошенные травы.
Поднялись по словам странова, на восходе, смазали телеги.
В белой ерусалимской рубахе шел Хрументил с кадильницей. Шел и гнусаво пел. Праголосно тянули девки и бабы: