Легкие мамины руки гладили мое лицо, и я чувствовал, что это мама, моя мама, самая нежная и ласковая на свете.
Я не помню, о чем спрашивала меня мама, пока мы ехали от школы до дома, и что я говорил ей в ответ. Помню только, что в ушах у меня время от времени звучал теткин голос: «Поезжай, дурачок, я дам тебе денег на билет. Увидишь, в какой роскоши и богатстве живет твоя мама; заодно и на младенчика полюбуешься».
Но слова эти тут же исчезали куда-то, и мне совсем не хотелось задумываться над ними…
1941
Давно уже Нян-циркач не зарабатывает ни гроша своими трюками. Но каждый раз, заслышав раскатистые звуки гонга, в который часто бьют колотушкой, и дребезжащий напев рожков, вырезанных из побегов дуду[37], он испытывает необычайное волнение. Какое-то мягкое и ласковое чувство охватывает Няна, потом душа его сжимается от горечи и тоски. И он всегда старается держаться подальше от юнцов, показывающих фокусы и прочие номера.
Да и найдется ли человек, который, вкусив все сладости и огорчения какой-нибудь профессии, не будет, подобно Няну, тосковать, когда придется оставить эту профессию, бросить ее навсегда. Тем более если воспоминания о ней связаны с детством — светлые или мрачные, они всегда волнуют сердце.
Но один весенний день, теплый и ясный весенний день, особенно глубоко врезался в память Няна, оставив в ней неизгладимый след.
* * *
В ту пору среди бездомных огольцов и прочей уличной шушеры он слыл настоящим артистом и даже имел псевдоним: «Черный Нян». Потому что, год за годом скитаясь по пыльным дорогам, под солнцем, дождями и ветром, он совсем потемнел и кожа у него стала черной, как старые школьные парты. И еще его называли «Нян Дуду», потому что ему ничего не стоило так сыграть «Марсельезу» или «Прекрасную Мадлон» на трех своих рожках из дуду, чтобы люди тотчас раскошеливались.
Одно время вместе с Няном выступал мальчишка — моложе его года на три. Правда, партнер не умел ни играть на рожках, ни петь арии из кайлыонгов[38], — их в наши дни, увы, не хотят и слушать, — но зато он был отличный акробат. Нян нашел его на деревенском базаре неподалеку от Хадонга. Мальчишка был тогда поводырем у нищего слепца. Миловидное личико его, яркие губы, блестящие глазенки и волосы, вьющиеся, с рыжеватым отливом, приглянулись Няну; а видя его смекалку и ловкость — посмотрев номера Няна, он тут же сделал мостик и прошелся на руках, — Нян окончательно решился и подбил его бросить нищего и устроить вдвоем цирк.
Больше года странствовали они вместе — нынче тут, завтра там, а потом мальчишка бросил Черного Няна, потому что Нян — у него стало худо со здоровьем — почти перестал выступать со своими номерами, играть на рожках и петь. Ну, а мальчишка выучил множество трюков и понял, что может теперь зарабатывать самостоятельно. Первые дни Нян все время плакал и даже позабыл о еде. Месяца три, вспоминая беглеца, он так тосковал, словно родной его брат умер где-то на чужбине. Мальчишка бросил нищего старика — уж очень постыдно и тяжко было скитаться со слепцом, выставлявшим напоказ свои горести и болячки; но, подружившись с Няном, который искренне к нему привязался и всегда делился последним, он бросил и его, едва у Няна стало туго с деньгами. Видана ли такая черная неблагодарность?