У Миня перехватило дыхание. Громкие голоса, раздававшиеся в толпе, казалось, отвечали тайному голосу, рвавшемуся из глубины его сердца. И он зашагал в ногу со всеми, как на демонстрации, затянув негромко песню.
Мгла, словно лед сковавшая его мысли, растаяла. Память высветила незабываемые картины прошлого. Он снова перенесся в Хайфон, потом в Уонгби, где был арестован. Вот такими же туманными зимними вечерами, пронизанными холодным северным ветром, Минь встречал связных, забиравших у него нелегальную литературу для своих групп. А рядом в заводских цехах стучали кузнечные молоты, громыхало листовое железо, рычали машины, свистели приводные ремни, гудело пламя и вдруг, сотрясая всю округу, ревела сирена. Многоголосый шум тотчас обрывался, и слышен был лишь вой электромоторов да гул пламени в печах. Потом распахивались настежь железные ворота, и людской поток, минуя досмотрщиков, выплескивался на улицу и растекался по переулкам. Здесь-то Минь поджидал связных и каждый раз волновался, бывало даже, с трудом сохранял невозмутимый вид. Он научился, не глядя по сторонам, оценивать обстановку и, улучив момент, смешивался с толпой рабочих, одетый, как и они, в фабричную робу — ее одалживал Миню товарищ по подполью. Всякий раз, забирая у него литературу, связные жаловались, что ее маловато. Отчеты их о проделанной работе всегда были полны оптимизма; а если случалось проводить с ними недолгие собрания, выступления их убеждали: сознательность и воля к борьбе у людей растут. Видя, как успешно выполняют они полученные от него порученья и одерживают верх пусть в мелких пока еще схватках с хозяевами, кладя предел самоуправству администрации, добиваясь повышения зарплаты и сокращения рабочего дня, Минь старался урезать и без того недолгий сон, чтобы получше отработать свои пропагандистские выступления; а иногда по нескольку дней кряду воздерживался от обеда, сэкономленные деньги он потом передавал бастующим или покупал книги и письменные принадлежности для самых бедных кружков…
— А ведь этот пиджачный костюм, — вдруг произнес он вслух, — единственная память о Шау!
Вздохнув, он стал глядеть поверх толпы куда-то вдаль. Ему привиделся Шау — давний друг его, фабричный парень, их вместе взяли когда-то, вместе отправили в тюрьму, потом в ссылку — вон он стоит, точь-в-точь как в тот день, возле груды бревен (они вкалывали на лесоразработках) и машет ему на прощанье рукой, а Минь — за спиной у него сверток с этим самым костюмом — спускается с конвоиром по крутому склону вниз, на равнину. Минь получил «вольную», а Шау остался там, в горах.