Избранное (Хонг) - страница 127
Он поднялся на крыльцо. Хозяйский пес почему-то молчал.
Тетушка Ти (Минь снимал в ее доме маленькую комнатенку) и две ее дочери ужинали. Заслышав скрип двери, все трое подняли головы и поздоровались. Пес соблаговолил покоситься на дверь. Минь, не задерживаясь, пожелал хозяевам доброго вечера, взял светильник — плошку с арахисовым маслом, из которого торчал фитилек, наклонившись, зажег его и направился к себе. Свет тотчас связал воедино плетеную дверь в стене и комнату, где ужинали хозяева.
Теперь можно было толком разглядеть щербатый деревянный поднос, стоявшую на нем фаянсовую миску, полную соленых овощей, сваренных с мелкими креветками, и плоскую плетенку с листьями латука. Собранные бог знает где гроздья плодов шунг, разложенные старшей дочерью на подносе, придавали нехитрой их трапезе как бы некое роскошество. Отец вышел сегодня в ночную смену. Благо хозяйка, продававшая на базаре зелень, вернулась домой с выручкой и могла теперь оставить мужу холодного риса, чтобы он, придя с работы, не ложился спать натощак. Обычно в семье ели дважды на дню: утром — рис с какой-никакой приправой и вечером уже похлебку. Но частенько, когда бушевал ветер с дождем или хозяйку одолевала хворь, они лишь раз в день хлебали пустую похлебку. Сняв комнату здесь в доме, Минь за все это время почти не имел возможности поговорить с хозяином. Тот по натуре был неразговорчив, да и частенько пропадал где-то целыми днями, иногда даже не ночевал дома. Он присматривал за электромотором на циновочной фабрике, а в свободное время подряжался чинить велосипеды или писать вывески. Был он, наверно, заядлым книгочием. Когда бы Минь ни застал его дома, тот неизменно сидел обложенный зачитанными до дыр журналами и книгами, которые хранились всегда за потолочной балкой.
Откинув ножки складной кровати, Минь бросил на нее одеяло, снял сандалии и улегся на постель. Он устал, его мучил голод. А доносившийся из соседней комнаты запах свежей похлебки, звон посуды, чавканье и причмокиванье тягостным эхом отдавались в его желудке. Вот уж с неделю он ел лишь единожды в день, и это обходилось ему каждый раз в одно хао. Рис, как, впрочем, и любая еда, стоил втридорога. За неполную чашку риса изволь выложить четыре су, а ломоть соевого студня не толще двух пальцев стоил одно су. Всякий раз, «отобедав», он не ощущал ни малейшей сытости; желудок оставался пуст, да и во рту вроде не побывало ни крошки.
— Ничего!.. Ладно, — пытался он сам себя утешить, — живу худо-бедно, с голоду не умираю!
Но чувство горечи становилось все острее. Долго ли он протянет? На таких харчах и кошке-то не прожить. Выбьешься из сил, сляжешь, а там… Как подумаешь, скольких заключенных, вышедших под надзор полиции, скрутила болезнь, сколько потом умерло… Или посходило с ума. Да и от тех, кто еще волочит ноги, остались, как говорится, одни глаза, где еле теплится жизнь. Правда, иным привалило счастье. Один умудряется заполучать ежемесячно шелк-сырец, ткет полотно и продает его, набивая мошну. Другой на паях становится совладельцем речных пристаней. Третьему удается выправить лицензию на торговлю медью, алюминием и прочим прибыльным сырьем. В прошлый раз явившись на регистрацию, Минь неожиданно повстречал Хао, освободившегося из ссылки на год с небольшим раньше его. Сам он ни за что б не признал Хао, не вызови того полицейский чиновник по имени. День тогда выдался солнечный и теплый, но Хао был с головы до ног облачен в шерсть — шерстяной костюм, шерстяной, плотной вязки свитер и шарф. Он и в лагере еще всячески оберегался от простуды, но теперь это, видно, стало у него манией. Кто же из заключенных не помнит, как дважды в день — ровно в полдень и потом под вечер, — вернувшись с работы, усталые и измотанные, они валились с ног и засыпали, а Хао тем временем, склоняясь над деревянным ящиком, самозабвенно выводил нескончаемые и вычурные — под стать иным новомодным виршам — письма «милой Лан», жене, с которой они сыграли свадьбу перед самым его арестом. Земляки Хао рассказывали, что «милая Лан» — дочь богатейшего дельца, одного из главных пайщиков самых крупных текстильных предприятий Намдиня, — была хороша собой, мила и добра. Бракосочетание их, собравшее целое скопище друзей жениха и невесты, во всем, вплоть до мелочей, повторяло ритуал и порядок свадебных торжеств у привилегированных классов Европы. Мужчины, все без исключения, явились в черных костюмах, женщины — в белых платьях. Весь дом, а равно и свадебные столы (длиною по двадцать метров) были усыпаны белоснежными живыми цветами. Едва отзвучали зачитанные во всеуслышание поздравления, в воздух взвилась пара белых голубей, и куда внушительней «провинциальных» азиатских хлопушек прозвучали рукоплесканья почтенных гостей, меж которыми задавали тон несколько членов Государственного совета и городского магистрата…