Она обвиняла себя в неблагодарности, укоряла за то, что бросила Нама в тяжелую минуту и живет теперь в достатке и удовольствиях, когда Нам так страдает… Бинь вздрогнула и отвернулась — она боялась смотреть на ночное небо, по которому медленно плыли угрюмые черные облака. Сквозь слезы, дрожавшие на ресницах, ей чудилось, будто там, вдали, понуро бредут по этапу каторжники…
Тяжелая железная дверь камеры тихонько приоткрылась, замок не успел снова защелкнуться, как из нее, пригнувшись, выскользнули две тени, — они бесшумно устремились к воротам и исчезли где-то вдали, на дороге…
Бинь громко вскрикнула. Едва последний вагон поезда скрылся в густой бамбуковой роще, Нам поднял ее на руки и быстро побежал по узкой дороге, извивавшейся между полями. Луна заливала холодным светом станцию Дангса, что на линии Ханой — Намдинь. В лучах луны лицо Бинь казалось иссиня-белым. Кровь, капавшая с ее руки на траву, лилась все сильней, она потеряла сознание и уже не чувствовала боли.
Задыхаясь, Нам из Сайгона тащил Бинь, обхватив ее поперек тела, другой рукой он волочил тяжелый чемодан. Холодный ветер проносился над полем, и Наму чудилось, будто в завываньях его слышатся брань, проклятия хозяина чемодана и крики пассажиров поезда…
Он очень устал, пот струился по его телу, но лицо, как всегда, было холодным и спокойным.
Через полчаса Нам свернул на тропинку, по обе стороны которой шелестели под ветром густые заросли диких ананасов. Наконец он остановился перед маленькой бамбуковой хижиной, приютившейся под древним развесистым баньяном. Дверь медленно приоткрылась, и Нам протиснулся в дом. Чей-то радостный голос негромко воскликнул:
— Брат Нам!
Но тут же тон изменился:
— О Восьмая сестра!..
Нам не ответил, он все еще не мог перевести дух. Швырнув на пол чемодан, он осторожно уложил Бинь на лежанку в углу комнаты, потом рухнул на соседнюю кровать. Хай Шон торопливо выкрутил фитиль керосиновой лампы и вдруг вскрикнул:
— Боже мой… Эй, Нам! Что случилось с Восьмой сестрой?
Бинь очнулась и застонала:
— Нам! Дорогой мой!
Лицо ее было искажено болью, она с трудом приоткрыла глаза, но через минуту закрыла их снова. Приступ чудовищной боли оглушил ее, и она опять потеряла сознание.
Шон торопливо выдрал из лежавшей поблизости шкурки щепотку шерсти, смешал ее с паутиной и, приложив спасительное снадобье к ране, крепко стянул ее платком.
Бинь вскоре пришла в себя, она лежала прямо, плотно закусив губы, стараясь не закричать, пока Хай Шон пытался облегчить ей боль. Паутина и шерсть насквозь пропитались кровью. Хай Шон не знал, что делать.