Живу под вечным тройным изгойством — не спасет меня сам царь небесный!
«Национальный энтузиазм — великая колыбель гения», — эти золотые слова написал американский поэт Генри Теодор Такерман.
О, дай мне, бурхан, колыбель!
Спусти с неба на золотой веревке обитую бархатом зыбку сирой и строптивой бурятке, выпадающей из Лимита в черную дыру!
Над земным шаром завис лимит на кислород.
Вселенская астма душит всех нас.
Слышите космический набатный звон из озонной дыры?!
Лимит завелся под хвостом Регресса и душит горло земное.
Глава девятая. ОПИУМ ДУХА
Эти вопли титанов, их боль, их усилья,
Богохульство, проклятья, восторги, мольбы —
Дивный опиум духа, дарящий нам крылья,
Перекличка сердец в лабиринтах судьбы
[22].
Шарль Бодлер
Письмо 70
Плевок кипятком
Бесценный друг мой, Алтан Гэрэл!
Пишу тебе в День горького тридцатилетия. Сегодня неделя, как лежу колода колодой с высокою температурою, обложенный холмами двуглавых фурункулов: один подлый, самый коварный засел внутри правого уха и огнем печет голову, кажется, что она взорвется, другой почти из пупа вытекает, срамные чирьи горят в паху… Надо ж такое, нарочно не придумаешь!!! Словно живьем жарят меня на углях…
С горем пополам пытаюсь дочитать роман «Спартак», но увы! «Комар парню ногу отдавил» — пишу тебе лежмя лежа. Чтение в такой лихорадке одно мучение, а сны — сплошные кошмары, прямо на меня падают башенные краны. Сердце прыгает от сверлящей боли, буксует в мандраже, словно хочет оно выстрельнуть из груди. Ты помнишь, Алтан, как у тебя 1 июля 1980 года, в жару начала нашей переписки, обуглились и стреляли из кастрюли черные яйца? Точно так и сгорело, наверно, мое сердце, почернело, как уголь, и стреляет в агонии. Но сколько бы на меня ни падали башенные краны во сне, они не задевали меня…
Самое страшное, нынче ночью я вновь бредил Алисою:
Алиса встала из гроба и в желтом саване пришла в тюрьму, чтобы учинить самосуд надо мною. Из груди ее торчала кровавая рукоятка ножа…
— Ежкин кот! Никто не смог вытащить нож из груди, у всех руки трясутся и врет приговор: «нож уничтожить»!
— Святой убийца Мелентий! Рука у тебя не дрогнула проткнуть насквозь мое гнилое сердце. Но Емченко ты не убил, пощадил, чтобы бык лизался с Зосею-Нечесою, завившей хвост. А сам ты полюбил другую. Нашел в тюрьме звезду Востока. Одну меня черви съели вместе с кухонным ножом — остался протокол! — и, задыхаясь от гнева, белая от неистовой ярости ведьма принародно плюнула мне в глаза кипятком! И я ослеп, слышу во тьме жуткий, сумасшедший хохот Алисы.
Уж лучше быть расстрелянным сразу, чем всю жизнь мучиться и бредить виною!