Мама налила Еремею густой зеленый чай с молоком и крепкокислую шипящую пахту.
— Всё сразу? — удивился Еремей.
— На выбор. А пахта крепка, как чарочка вина! Геологи всю жизнь пьют черный чай, поди застревает в горле. Чай без молока — что ржавчина в горле! — посочувствовала мама. — Нашей Гэрэлме рано замуж. Да где ей потом найти такого, как шелк, как парное молоко? Гэрэлма колюча, как оса! — продолжает она.
— Я — оса? Сама же родила! Ох, как я внутри тебя жужжала и жалила тебя!
Мама была смущена. Не будь Еремея, она ударила бы меня полотенцем. Она устала от пятерых детей и бьет нас полотенцем или какой-нибудь тряпкою, какая попадет под руку в момент гнева.
— A y меня в желудке бунта не будет? — спросил Еремей, выпив крепкокислую шипящую пахту.
— Большой бунт разыграется, если Гэрэлма убежит с вами, а так — от пахты сила прибудет.
— Баяртай! — попрощался Еремей по-бурятски, поцеловал Риммочку в роскошную щеку.
— Ишь! Целует мою пампушку! Ять! А глазищи, как у Бармалея! Риммочка, тебе не страшно?!
— Не-е! Он — не Барма-лей! Он мне шоколад дал!
— Мам, разве у Бармалея зеленые глаза? — спросила я.
— А какие же? Может, как черемуха, черные? — она почерствела лицом. — Бармалейка! Не буду нянчить рыжих внуков! — запротестовала мать и от обиды зло высморкалась.
— Я с семи лет нянчила твоих, а ты не хочешь нянчить моих? Тогда я тебе не дочь, никто, небылица! — Я соскочила с кровати и топнула.
— Уймись ты, небылица! Не топай босиком! Занозы в пятки влезут — не отковырять… Глядя на тебя и Риммочка начнет топать на мать!
— Пусть! Я тебе не дочь, никто, небылица! — и топнула еще сильнее.
— Я не топать! Я буду нянчить рыжую лялечку! Я-я нянчить! — закричала Риммочка со слезами и тем выручила всех нас.
* * *
На небе бурлили, спорили скопища ликующих облаков: оранжевые, пепельные, сизые, жемчужные, зеленые, изумрудные, бирюзовые, лазоревые, розовые, алые, ядовито-красные, и в просветах между ними небо пело божественными красками. За чудесами и буйством неземных красок я залезла на забор, оттуда на крышу дома… Из-под обломанных ногтей сочилась кровь.
— Ты почему, взрослая дева, танцуешь по крыше собственного дома?! По головам священных бурханов!!! Я выпорю тебя крапивою! — грозила мать.
На востоке неподалеку лил дождь, на сухом западе догорал небывалый закат. Небо горело, пылало, пело медными, золотистыми цветами. Да, красота превыше священных бурханов, красоту не растоптать.
— В последний раз прыгаю с крыши! — пронзительный холодный замирающий восторг на миг сдавил грудь — и вот на земле цела и невредима, тело в восторге, душа жаждет олимпийских побед.