Вся гуманная мудрость земной цивилизации светила мне из его огромных глаз, и мое сердце с засевшею в нем пулею сочилось кровью.
Я бросилась на колени за великою милостыней любви и бесстрашно прильнула губами к шершавой кисти, трещины ее были забиты вековечною перемолотою пылью с домашних тапочек.
И в решающий момент бытия меня подвел проклятый хронический бронхит, превративший мою носоглотку в тончайший барометр, способный уловить дуновение пылинок, — я взорвалась чихом, как бомба.
— Зачем, корова?! — яростно заорал скелет, как буйнопомешанный, и, весь содрогнувшись, с размаха треснул меня по лицу!
В смертельном ужасе я закрыла лицо руками.
— Доломилась ты, рваная сука! Впредь не утомляй! — крикнул Господь и плюнул мне в глаза через пробоину-дыру в синей стали небес.
И произошло чудо из чудес, от удара подлого скелета с обманчивыми гуманоидными глазами (из фантастики я знала, что гуманоиды не лупят женщин по лицу в отличие от мордобойцев-землян) или от шипящего плевка Господа Бога в глаза?.. — я превратилась в ползучую змею!
Пока в неведомом царстве отливаются пули священной ненависти — в бессильной ярости от превращения меня, феноменального экземпляра бурятской женщины, в мерзейшую змею, разинув пасть до разрыва и шипя кипятком яда по раскаленной плите, я бросилась на дерзкий скелет.
Куснув его в пятки, я ощутила себя двухметровою толстою гюрзою с двумя длинными кривыми зубами и густым кипящим ядом!
Моя нерукотворная чешуя живо-гори-цветами ползучей радуги соперничала с гением самого солнца.
Не боги горшки обжигают — я была лучшею гюрзой на свете! Тресни, трухлявый, ветхий скелет, насквозь изъеденный временем, как шлак огнем!
Скелет есть скелет, ведь лучше всех скелета не бывает!
— Эй, скелетик! Ты ведь не сахар, не алмаз, чтоб дразнить солнце спицами костей! Смерть тебе — не ювелир! — и я смачным шлепком Чуда-Юда Сальвадора Дали налепила ему берет — сырой собачий блин на голый раскаленный череп. — Ха-ха-ха! — Цифры блинных часов Дали подгорели до черных корок, единственная минутная стрелка из мусорной шпильки торчала вертикально, как шпиль! — Ха-ха-ха. Скелетище!.. Умора вечности!
Так я от гомерического хохота свилась в тугое боевое колесо и сломала ему хребет. Буграми взвиваясь от хвоста до черепа, молниеносно выбрасывая черный от жар-пламени язык, с первобытною страстью я стала обвивать и душить скелет в объятиях.
Мои солнцетравные узоры покрылись многолетнею гадчайшею пылью, шершавые, как кошма, иголочки костей насквозь прокалывали мою кожу, из нутра тек желтый, ядовито-едкий змеиный сок, смешиваясь с пылью старых домашних тапочек. Бр-р-р! Холод омерзения пронзал мою гибкую двухметровую спину пуще костей.