— Да чтоб я ослепла, если вру!
— Шагай, шагай, не бесись!
Эмине повела плечами, надулась как ребенок, готовый заплакать, потом вдруг сказала:
— Я пойду домой, — и повернула обратно.
Ребиш схватила ее за руку:
— Ишь, беспутная, распрыгалась! Давай шагай! Едет твой Халиль. Едет, чтоб его перекосило!
— Едет? Это правда? Если не поедет… с полдороги убегу, клянусь аллахом!
— Да успокойся ты! Едет он. Кто, кроме Халиля, может нас туда отвезти?
— Откуда мне знать? Поверила твоим словам, вот и испугалась.
— Ты что, доченька, так любишь этого Халиля?
— Ох, если б ты знала, что со мною творится! Сердце на части разрывается! А ему хоть бы что. Только раз поговорил со мною, в поле. И ни разу после этого не подошел, даже не смотрит на меня. Вчера проходил мимо, так — веришь? — головы не повернул.
— Может, ты чем обидела парня?
Эмине остановилась.
— Умереть мне молодой, если я ему хоть словечко обидное сказала!
— Чего остановилась? Иди и рассказывай.
— Глядит на меня косо, будто я у него что украла!
— Может, забота у него какая есть?
— Какая у него может быть забота? Сама подумай!
— Все мужики такие, чтоб им околеть! Вечно молчат и думают, будто могут что-то путное придумать. Не волнуйся, все образуется. Как говорится, нет худа без добра. Подожди только маленько.
Чем ближе подходили они к господскому дому, тем сильнее волновалась Эмине. Войдя в ворота, она сразу же приметила Халиля. Он стоял с топориком на телеге и мастерил перекрытие из веток шелковицы. Халиль и Эмине посмотрели друг другу в глаза и замерли.
— Хватит тебе, проказница, — прошептала Ребиш, — успеешь насмотреться. Пошли!
Эмине стояла неподвижно, будто не слышала.
— Вот божье наказание, иди же наконец! — ущипнула ее Ребиш, потеряв терпение, и потащила Эмине за собой.
Девушка поплелась за Ребиш, поминутно оглядываясь назад, пока не исчезла в дверях дома.
В ушах у Халиля зашумело, его обдало жаром… Али Осман, не сводивший с дверей глаз, покачал головой. Халиль отвернулся и принялся снова гнуть ветки, привязывая концы к краям повозки.
2
Халиль проснулся под своим пологом на крыше хлева и, сидя на постели, курил. Тоска, снова тоска. Она лишила Халиля покоя. Лишь изредка мечты отвлекали его от жизненных невзгод, но и то ненадолго. Будь он таким жизнерадостным, как улыбка Эмине, таким жизнелюбивым, как сама Эмине, он разогнал бы грызущую его тоску! Стоило Халилю подумать о том, сколько надо денег, чтобы содержать семью, и ему делалось страшно. Он приходил в отчаяние и замыкался в себе. Халиль понимал, что для полного счастья одной любви мало, что мечты его несбыточны, и не мог избавиться от тоски, потому что все, с чем он сталкивался, возвращало его с небес на землю, приводило в уныние. Где-то в глубине его сердца жила боль, то почти угасавшая, то нестерпимая, и тогда он с особой остротой чувствовал свое одиночество.