— Тебе мало того, что ты опозорила нас?! Мало, шлюха ты несчастная?! Так ты еще с парнями в город ездишь, тварь бешеная?!
Подбежали женщины и увели Эмине в другую палатку. Убитый горем, Длинный Махмуд сидел, обхватив голову руками. Наконец он поднял глаза, посмотрел на Халиля…
Махмуд не спит. Как долго тянется ночь! Кажется, ей не будет конца. Приподнявшись в постели, Махмуд смотрит на дочь. Она лежит на спине, рука — на груди. Пошарив, Махмуд находит кисет, достает пачку папиросной бумаги, дует, дует на нее и, когда бумага расходится веером, отрывает листок. Высыпает на него толстый слой табаку и свертывает цигарку.
Не открывая глаз, Азиме тихо спрашивает:
— Ты чего не спишь?
— Не могу я спать, жена. И зачем только ты избиваешь дочку? Аллах и без того ее обездолил. Жалко мне ее, сердце на части разрывается.
— Чтоб у меня руки отсохли! Но поверь, не могла я сдержаться. Разве ты не слыхал, что говорят люди? Не слушаешь ты меня, а нам из деревни уезжать надо.
— Свила бы Эмине себе гнездо — я мог бы и умереть спокойно.
— Что люди про Эмине думают! Ведь в город с Халилем ездила! На нее теперь все как на шлюху смотрят. Вот до чего докатилась! Кто же ее в жены возьмет?!
— Ох, дитятко мое, горемычное! Невесты руки хной красят, а моей Эмине только и остается, что смотреть на них, так, жена? Смотреть, склонив голову? Гореть им в адском огне, тем, кто ей жизнь исковеркал! — Махмуд жадно затянулся. — Об этом ли я мечтал? Я думал, доживу до дня, когда моя Эмине фату наденет. Потом внуки пойдут, я сам дам им имена. Родится мальчик — дам ему имя моего отца, а если девочка — имя матери…
Они разговаривали, делая длинные паузы, словно для того, чтобы освободиться от скопившейся в груди горечи.
— Худо-бедно, а было у нас два помощника. На хлеб зарабатывали, — печально заметила Азиме.
— А теперь один из них не в счет.
Они замолчали, поглядывая то на полоски на рядне, то на едва теплившийся в ночнике огонек, то в темноту.
— Скоро зима. Не знаю, как уж мы ее переживем? — вздохнула Азиме.
— Вот что я тебе, жена, скажу. Поймать бы этого самого аллаха да заставить его поголодать подряд три зимы. И после этого дать ему в руки мотыгу, да потяжелее, и погнать в поле, чтобы он там поработал под палящим солнцем, да кормить его тем, что мы едим, словом, сделать так, чтобы он побывал в нашей шкуре. А после этого отдубасить его, перебить ему руки и ноги, чтобы целый месяц не мог шевельнуться. И таким, искалеченным, подслеповатым и хромым, бросить на произвол судьбы. Посмотрела б ты тогда, каким он добреньким станет. Возьмется за перо, но прежде чем что-то написать, хорошенько подумает…