Дурмуш-ага подбежал к нему и, схватив за воротник, рявкнул:
— Деньги будешь держать ты, и только ты, даже если сдохнешь с перепугу. Подставляй руки!
— Хозяин, ради всего святого, не невольте!
— Подставляй руки, живо!
— Боязно мне, хозяин! Не надо!
— Да я тебя! — прикрикнул Дурмуш-ага. — Ну! Чего испугался? Хоть раз настоящие деньги подержишь! Но помни: хоть куруш пропадет — шкуру сдеру! Эй, Сейфи! Отдай ему деньги… У тебя, значит, будет ровно тысяча лир…
Дурмуш-ага и Сейфи отсчитали на ладонь Мусы по пятьсот лир. Мусу со страху била дрожь. Сын Мусы, Али, и стоявший рядом с ним Омар внимательно следили за происходящим и, стиснув зубы, молчали.
— А судьей, хозяин, кто будет? — спросил Сейфи.
— Какой там еще судья? — отмахнулся Дурмуш-ага. — Все, кто здесь, и есть судьи.
— Давайте я буду, — крикнул кто-то из толпы.
Все оглянулись. Это был мясник Абдуллах.
— Ладно! — согласился Дурмуш-ага.
— Чего далеко ходить? Вот здесь и устроим. — Абдуллах показал рукой на двор. — Согласны?
Сейфи отрицательно покачал головой:
— Где такое видано, Абдуллах-ага? Известно, что петух никогда не выйдет из боя, если бой на его дворе. Костьми ляжет, а не выйдет. Не хотелось бы мне, чтобы мой Кельоглан здесь бился. Лучше пойти во двор Мехмед-аги или Ходжи.
— Ерунда все это! — высокомерно бросил Дурмуш-ага.
— Нет, не ерунда, хозяин, — ответил ему Сейфи. — Не положено петуху биться на своем дворе. Я не ребенок, чтобы этого не знать.
Дурмуш-ага обозлился, но, пересилив себя, махнул рукой:
— Ладно, где хочешь, там пусть и дерутся. Пока еще мой Белый ни из одного боя не убегал… И чего это черт меня дернул у тебя на поводу пойти? И вообще, кто ты такой, чтобы я тебя боялся? Или, может, ты решил, что я испугаюсь твоего паршивого петуха?
Молчание Сейфи еще больше разозлило Дурмуш-агу.
— Ты что, позабыл, как недавно, точно ишак, на меня работал, а? Что вол, что ты — одна цена в моих глазах. Но раз уж вырвалось у меня слово, раз я согласился, то так тому и быть! А вот вести разговоры с такой мелюзгой, как ты, я не намерен.
— Дело не в том, хозяин, кто я. Дело в другом. Я пять лет по всей Турции мыкался. Узнал, что такое и голод, и холод. И все ради того, чтобы до нынешнего дня дожить. Ждал я его и, слава аллаху, дождался. Тебе отомстить я не могу, силенок не хватит, зато мой Кельоглан отомстит. Если еще не передумал — пойдем, сам увидишь.
— Не из тех я, кто передумывает. Да и что для меня пятьсот лир? Денег у меня, сынок, куры не клюют. А вы, голодранцы, лучше бы о себе подумали. Всей деревней паршивых пятьсот лир с трудом наскребли.