— Не знаю. А миски где?
— Возле плиты.
Халиль взял миску. Вдруг в кухне стало светло, и на стенах и потолке зашевелились потревоженные тени. Это вошел Дервиш с фонарем.
— Наконец-то! — обрадовался Мухиттин.
— Что может, братец, сравниться со светом?
— А Хыдыра почему не видно? — спросил Халиль.
— Не знаю. Когда я шел сюда, он сидел и курил.
— В хлеву?
— Да.
— Схожу-ка я к нему! — сказал Халиль и, поставив на стол миску, вышел.
— Ну что, Мухиттин, перестал ты животом маяться? — поинтересовался Дервиш.
— Дервиш, ты свою мать любишь?
— Разве можно мать не любить, брат, зачем ты спрашиваешь?
— Не знаю, Дервиш. Видать, помру скоро, все мать вспоминаю…
В хлеву было темно. Чтобы привыкнуть к темноте, Халиль немного постоял у дверей. В углу, где было место Хыдыра, поблескивал огонек.
— Хыдыр! — позвал Халиль.
— Я здесь, брат.
— Ужинать будешь?
— Не хочется.
— Ты же ничего не ел.
— Так мне тяжко, Халиль, так тяжко, что и сказать трудно.
Халиль подошел к нему. Рука Хыдыра с зажатой в пальцах цигаркой лежала на лбу, глаза были задумчиво устремлены в потолок. Халиль старался рассмотреть в темноте лицо Хыдыра. Наконец тот нарушил тягостное молчание и тихо позвал:
— Халиль…
— Что?
— Я должен тебе кое-что рассказать. Только смотри, никому ни слова.
— Зря беспокоишься, брат.
Хыдыр вздохнул, приподнялся на локте и спросил:
— Мы тут одни?
— Одни. Может, зажечь фонарь?
— Зажги, если хочешь.
Халиль зажег фонарь. Тусклый огонек осветил хлев.
— Как ты думаешь, сколько мне лет, Халиль?
— Ну, лет сорок.
Хыдыр горько усмехнулся.
— Мне тридцать два. Это скитания по чужбине так меня измотали. Тридцать два года прожил на свете, а один как перст, даже не на кого опереться в этом огромном мире. Фу ты, черт, снова весь взмок…
Он вытер со лба пот.
— Здесь душно, Халиль, или это мне кажется?
— Нет, здесь и в самом деле душновато.
— Покурим?
— Давай.
— Садись поближе. Так сподручнее будет разговаривать.
Халиль сел рядом. У Хыдыра голос дрожал от волнения, казалось, он подавляет слезы.
— Несчастный я человек, Халиль. Не знаю даже, как тебе рассказать… В общем, полюбил я дочь одного бедняка, да так полюбил, что, наверное, сам аллах удивляется. Ты меня слушаешь?
— Слушаю, слушаю.
— Дело мое дрянь, Халиль, И выхода никакого, это уж точно.
Хыдыр то и дело вытирал пот, дышал тяжело, с присвистом.
— Полюбил я ее, горемычную, всем сердцем. И она меня полюбила. Уже семь лет за их семьей таскаюсь. Куда они — туда и я. Вот и сегодня ездил в Юзбаши, потому что они там. Ты, наверно, знаешь ее. Это Алие, дочь Чандыра Мустафы.
— Как не знать? Они у нас здесь жили.