— Она уже проснулась, Кямиль-ага, — отозвался Махмуд.
Азиме принялась будить сладко спящую дочь, тормоша ее за плечо:
— Вставай, Эмине! Пора идти!
Деревня проснулась, зашумела, заговорила.
— Эмине, деточка, пора вставать! — Азиме никак не могла разбудить дочь.
Длинный Махмуд закурил, и дымок от его цигарки утонул в утреннем тумане. Со всех сторон неслось пение петухов. Превозмогая сон и усталость, Эмине с трудом открыла глаза и встретилась взглядом с отцом.
— Не выспалась, доченька? — с ласковой жалостью спросил Длинный Махмуд.
— Все уже ушли, — сказала Азиме.
Эмине, поеживаясь, встала. Ей так не хотелось расставаться с постелью. Все еще в полусне она оделась, умылась. Кое-где на плоских крышах домов трепетали от ветра белые полотнища, служившие пологом для ночевавших на крышах людей. По мере того как рассветало, полотнища становились все белей и белей. Продолжая спать на ходу, Эмине подвязала к поясу приготовленный с вечера узелок, в котором были две луковицы, щепотка красного перца, соль и две деревянные ложки.
Когда семья Длинного Махмуда вышла на улицу, первым, кого они увидели, был Муса с винтовкой.
— Подождите меня, я мигом, — попросил он. — Только положу винтовку.
Улица постепенно заполнялась женщинами, мужчинами, дрожащими от холода детьми. Одни выходили из домов, другие спускались по лестнице с крыш. Еще не совсем рассвело. Падала роса.
— Муса! Поторапливайся, милый, все уже ушли! — крикнула Азиме.
Наконец Муса вернулся, теперь уже с мотыгой на плече. Посмотрел на нахохлившихся белых голубей, возившихся у голубятни, и вздохнул:
— Ах, мой Али, ах, родной!
И пошутил, глядя на ежившуюся от утренней прохлады Эмине:
— Тебя, красавица, еще не похитили?
Они зашагали в сторону поля. А на дороге появлялись все новые и новые батраки. Маленькие группы вливались в людской поток, словно ручьи, вырвавшиеся из-под камней и по склонам гор устремившиеся к реке.
Прямо из-под ног то и дело взмывали вверх и тут же опускались на землю хохлатые жаворонки. Мимо, поздоровавшись с батраками, проехал на кобыле Телли Ибрагим с женой.
Когда люди добрались до поля, было уже почти светло. На хлопчатнике и на траве под порывами утреннего ветерка переливались капельки росы.
Мерно поднимались и опускались натруженные руки — рыхлили землю, и она меняла свой цвет, радуя глаз. Ритмично поднимались и опускались мотыги, и казалось, в воздухе звенит прекрасная песня труда, оглашающая поля, мечтавшие о свободе, как мечтают о свободе и равенстве батраки. Только мечта эта неосуществима. Каждую весну эта мечта пробуждалась с новой силой. Но проходило лето, наступала осень, а за ней зима, и все оставалось по-старому. Ветер уносил мечты вместе с опавшими листьями.