— Слушай, Кямиль-ага, подыщи-ка мне завтра мотыгу полегче, — попросила Азиме. — А то с этой я просто измучилась, до того тяжелая. Руки отнимаются.
— Ладно, Азиме, найду такой черенок для твоей мотыги, чтоб как раз по тебе был.
Особенно трудно приходилось Султан, женщине в летах. Она обливалась потом. Ее морщинистое, обгоревшее до черноты лицо покрылось темными пятнами.
— Ой, голубчики, худо мне, — проговорила она и, схватившись за голову, села.
— Что с тобой? — участливо спросил Кямиль.
— Голова закружилась… Ома-ар! Ома-а-ар! Где ты, дорогой мой сыночек? Приди, взгляни на свою мать. Она из сил выбилась, совсем плоха стала. Ома-а-ар!
Женщине брызнули водой в лицо, она поднялась и снова начала работать.
— Теперь уже ему недолго осталось, Султан, — принялся утешать ее Кямиль. — Потерпи. Ведь теперь не то что раньше, когда в армии служили всю жизнь.
Все выше поднималось солнце, все сильнее припекало, короче и короче становились тени хлопчатника. На лбу у Эмине выступили капельки пота и ручейком потекли по щекам. С трудом поднимавшие мотыгу дети стойкими худыми шеями, девушки с огрубевшей на солнце кожей, юноши с обгоревшими лицами, пожилые мужчины и женщины — все они страдали под нещадными лучами солнца.
Муса спал, подперев подбородок руками и подтянув колени к животу. По грязной рубашке ползали мухи. К нему подошел Дервиш и стал будить:
— Муса! Муса! Эй, Муса!
Муса что-то пробормотал сквозь сон.
— Вставай, дорогой, у меня полно дел. Я еще за кашей должен съездить.
— Брат, дай еще немножко подремать. Совсем немножко, — взмолился Муса, не открывая глаз.
— Я ухожу, а ты как знаешь! — сказал Дервиш и зашагал по направлению к деревне, гоня перед собой волов.
Когда он добрался до фермы, солнце жгло уже немилосердно. У стен, в узенькой полосе тени, возились оставленные без присмотра детишки. Цинковые крыши хозяйских домов ослепительно сверкали на солнце.
Во дворе фермы Али Осман, Сулейман и Халиль чинили волокушу. Пшеница была сжата. Через несколько дней пора будет возить хлеб на тока.
— Где ты так долго был, дядюшка? — спросил Халиль, увидев Дервиша.
— Вы что, Мусу не знаете?
Все засмеялись.
— Давай я отвезу кашу, а? — предложил Халиль.
— Ладно, — согласился Дервиш.
Халиль побежал на кухню. Мухиттин считал лепешки.
— Мухиттин-аби, я на хлопковое поле еду. Если каша готова, буду запрягать.
На телегу поставили котел, положили мешок с лепешками, большие миски, и Халиль выехал за ворота. Там его уже поджидала ватага батрацких детей, собравшихся следовать за телегой на поле. Эти изможденные мальчишки, растрепанные девочки — в лохмотьях, грязные, глядевшие исподлобья гноящимися глазами, — дополняли общую картину нищеты в деревне… За спиной у старших были привязаны запеленатые в тряпье малыши? В их безучастных взглядах, казалось, застыла покорность судьбе. Дети подождали, пока телега отъедет, а потом кинулись бежать за ней, обжигая босые ноги о раскаленную землю и кривясь от боли.