О таком счастье Халиль и мечтать не смел, а Эмине продолжала:
— Пусть нам придется сидеть на одном хлебе, все равно я согласна. А луковица найдется — прекрасно! Проживем. Было бы здоровье. И главное — знать, что я тебе нужна.
— Это правда, Эмине?
— Клянусь!
— Ты сама не знаешь, что ты сейчас сказала! — вне себя от радости воскликнул Халиль. — Да перед таким счастьем сама смерть отступится. Теперь мне нипочем и гору пробить.
— Как Ферхад[22]?
— Как Ферхад. Мне теперь все по плечу. После того, что ты сказала, у меня такая сила появилась — никто меня не одолеет. Даже пушка не возьмет!
Эмине рассмеялась.
— Ты чего?
— Пушка, говоришь, не возьмет? Да если из пушки по тебе пальнуть, от тебя мокрое место останется.
— Скажи спасибо, что люди здесь. Не то я бы тебя проучил, показал бы, как надо мной насмехаться.
— Ну и как бы ты меня проучил, скажи! — В глазах Эмине плясали смешинки.
— Это уж я сам знаю как.
— Ничего бы ты не сделал.
— Тогда бы ты не так заговорила!
— Ой, как страшно! А если бы я убежала?
— Я бы тебя догнал.
— И все равно бы ничего не сделал.
— Это меня надо спросить, сделал бы или не сделал. Так бы тебя обнял — косточки бы захрустели.
— И тебе не жалко было бы меня?
— Ничуть.
— Косточки бы захрустели, говоришь?
— Захрустели бы.
Подошла Азиме, и они замолчали.
— Иди, Эмине, отдохни и ты немного, — сказала Азиме.
Эмине посмотрела Халилю в глаза.
— Иди, иди! — торопила мать.
Эмине отдала матери мотыгу и ушла.
— Эй, сынок, имей совесть! Я не девчонка, мне за тобой не угнаться. Хватит, что дочь мою загонял.
Халиль смущенно улыбнулся.
Эмине выпила воды, потом плеснула себе на грудь и прилегла рядом с телегой, спрятав от солнца голову в тень от детской постельки, пристроенной между колесами. На лице у ребенка густо сидели мухи. Рядом какая-то девочка лепила из глины кастрюльки. В детстве Эмине тоже лепила такие кастрюльки, строила глиняные домики…
Над раскаленной землей трепетала легкая дымка. Все вокруг замерло, даже ветер. Жара, нестерпимая жара.
Эмине смотрела на Халиля и мечтала о том, как по утрам будет поливать и подметать дворик у их дома. Ей даже почудился запах влажной земли! Потом Эмине представила себе зимний день, проведенный вместе у очага, теплую постель…
"Я твоя, Халиль", — прошептала про себя Эмине, и по ее телу разлилась истома, а ноги вдруг стали легкими-легкими. Она чувствовала, как усталость струйками стекает с кончиков пальцев.
Полежав еще несколько минут, Эмине заторопилась в поле, чтобы сменить Халиля.
Сияя от счастья, Халиль усадил на телегу тех детей, которые несли малышей на руках. В лохмотьях, сопливые, с гноящимися глазами, изможденные, дети все равно вызывали у Халиля симпатию. И он крикнул остальным, что босиком ступали по раскаленной земле: