— Русский хорош, — несколько раз повторяла она. Туркменки не славятся красотой, лица их напоминают татарок. Саала же своим миловидным, смуглым личиком похожа была скорее на цыганку. Когда я ей сказал, что Кадыр-хан опять поедет на станцию и возьмет ее с собою, черные глаза ее заблистали от удовольствия; вероятно, она поверила мне, потому что лицо ее засияло, и она захлопала руками. Оправив выбившуюся из-за уха прядь волос, она как будто для того, чтобы отблагодарить меня, сняла висевшую на гвозде стальную пластинку, на которой были натянуты несколько струн, и, ударяя по ним своими пальцами, извлекла из них тихие, мелодические, полные гармонии звуки.
— Ты хорошая, Саала, — сказал я.
— Для Саала туркмен не хорош, — ответила она.
Вошел Кадыр-хан и нежно поцеловал ее в лоб; при этом у меня невольно явилась мысль, не отца ли Саалы убил Дундур; я спросил об этом у Кадыр-чана, и предположение мое оправдалось. Кадыр-хан дышащим ненавистью и злобой голосом начал свой рассказ; он говорил медленно, с расстановкой, точно припоминая последовательно все минуты ужасного события. Оказалось, что Дундур хотел взять себе Саалу в жены, но она его не любила, и отец не хотел отдать ему свою дочь, хотя Дундур и предлагал большой калым (выкуп). Когда же Дундур потерял надежду на добровольное соглашение, то, воспользовавшись темною ночью, хотел украсть Саалу, ворвался в кибитку брата Кадыр-хана и убил его. Сааду отняли от похитителей на берегу, когда уже ее хотели бросить в лодку; схватили также одного из разбойников и накормили им собак, но сам Дундур ускользнул.
При имени Дундура Саала вздрогнула, уставив на меня свои большие черные глаза; заметный испуг выразился на ее прежде спокойном личике. Кадыр-хан сейчас же переменил разговор.
Когда мы садились на лошадей, я увидел стоявшую возле [575] кибитки стройную красивую фигуру Саалы. Ветер развевал грациозно наброшенный на ее плечи доломан и прихотливо играл распущенными волосами ее длинной косы. Подъехав к ней, я подал ей руку.
— Прощай, приезжай к нам, — сказала она.
Все, начиная с природы, было грубо, дико, ничто не гармонировало с этим изящным существом, в задумчивом взгляде которого как бы выражалось желание лучшей обстановки, лучшей жизни.
Уже поздно мы возвратились на шхуну. На другой день, с помощью туркменских лодок, отряд был избавлен от угрожавшей ему крайности. Когда мы возвратились через три дня из Красноводска с исправленным баркасом, то почти весь груз с баржи был перевезен в Михайловский залив.