Говорила это и не смотрѣла уже больше ему прямо въ лицо, избѣгала его напряженнаго, горящаго взгляда.
— Да, сынъ. Очень красивый, очень хорошій мальчикъ. Ты должна повидать его поскорѣе. Но не теперь еще. Подожди. Мнѣ нужно такъ много сказать тебѣ. Много такого, что поймешь ты одна.
Она стояла, не рѣшаясь присѣсть. Тогда художникъ привлекъ ее ближе къ себѣ, усадилъ почти насильно.
— Помнишь, Формика, когда мы разстались, — въ ночь праздника, — я думалъ, что двери счастья широко открылись передо мной. У меня было все, что я желалъ тогда. И я получилъ все желанное и обѣщанное, — и даже больше обѣщаннаго, — потому-что нѣтъ въ мірѣ женщины лучше Ліи. Но вотъ, мнѣ кажется, что эта было уже такъ давно. Слишкомъ давно. И что-то прекрасное, неуловимо-нѣжное, что было тогда и придавало всему свою окраску, — то уже исчезло.
— Но вѣдь ты любишь попрежнему?
Долго колебалась, но спросила о томъ, о чемъ хотѣла молчать. Молчать такъ, чтобы даже тѣнь этой мысли не коснулась Коро. И вздохнула съ облегченіемъ, когда художникъ отвѣтилъ быстро, не задумываясь и не колебаясь.
— Люблю ли? Конечно, Формика. И теперь еще выше и свѣтлѣе эта любовь… Люблю ли? Но вѣдь эта любовь — я самъ. Какъ же я могу не любить?
— И всетаки я вижу, что ты не удовлетворенъ. Совсѣмъ не такимъ надѣялась я тебя встрѣтить. Ты уже ищешь чего-то новаго.
— Можетъ быть, — не новаго, Формика. Можетъ быть, только — слишкомъ давно и слишкомъ хорошо потеряннаго.
Вѣтеръ треплетъ золотые волосы, прядь ихъ щекочетъ лицо Коро. Но ему пріятно это прикосновеніе и онъ не отстраняется. И пріятна вся близость Формики, потому-что онъ чувствуетъ, какъ она всѣмъ своимъ существомъ отзывается на его смятенныя, взволнованныя думы.
Зеркало озера блеститъ на днѣ долины. Въ зеркалѣ опрокинулись горы, — и бездонной кажется глубина, которой касаются ихъ опрокинутыя вершины.
Глаза Ліи — какъ зеркало, и душа ея чиста, какъ эта бездонная глубина. Но это зеркало отражаетъ только тишину.
— Слишкомъ много покоя, Формика. И этотъ покой принижаетъ меня. Онъ, какъ сонъ, приноситъ съ собой уродливыя видѣнія, которыя прячутся по уголкамъ души. И въ эти уголки не можетъ заглянуть Лія, потому-что она слишкомъ чиста — и слишкомъ спокойна. Горѣть я хотѣлъ бы, Формика. Горѣть, — вотъ, какъ горятъ твои волосы. Въ ихъ пламени искупаться, очиститься.
— Солнце уже садится! — сказала Формика и встала нетерпѣливымъ, порывистымъ движеніемъ. — Мнѣ нужно пойти къ учителю. Я боюсь, что онъ не переживетъ сегодняшней ночи.
Исчезла такъ же быстро, какъ появилась. И такъ же сыпался съ обрыва, тихо шелестя, песокъ и щебень.