печатаете миллионами порнографические фотокарточки, - теребя
свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подсела ко
мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет
бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет
шокирующей развязности американцев, нет культурной учтивости
швейцарцев и раболепной лести арабов. Салина сидела так
близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее ног. Задумчиво
уставившись в пространство, она молчала.
- Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями?
спросил я ее, как-то бессознательно опуская руку на ее
колено. Она вздрогнула, как под ударом электрического тока,
взглянула на меня, отодвинулась.
- Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы
извиняясь, добавила, - Я от скуки совсем больна, а вы для
меня неподходящее лекарство. Идите, и если Карл еще не
уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне хотелось ее
избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое
самолюбие было растоптано ее острым изящным каблучком, и это
требовало отмщения. Я сдержал свой порыв ярости, вяло пожал
ее холодную руку и вышел. Проходя в дверь, я незаметно
отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась довольно
приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем
кусте. Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я
подошел к беседке и отыскал свою щель. В полумраке я едва
различил фигуру Салины. Она сидела все на том же месте и в
той же позе. Прошла минута, две, три. Она нетерпеливо
взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери
и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы,
подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на
место в шкаф, она посмотрела на часы и принялась расхаживать
по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг остановилась, с
минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и
осталась только в очень маленьких трусиках, которые
блестящей ленточкой прикрывали низ живота, она стала
осторожно растирать оголенные груди, любовно разглядывая
себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и
чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая
позу и, наконец, затихла.
- Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от
которой мне стало не по себе. - Я для нее плохое лекарство,
что она хотела этим сказать? Я стоял в смятении, не зная,
что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а
возврашаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила
нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы
успокоиться, я решил пройтись по аллее и выкурить сигарету.
Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я