— Практически, — язвительно передразнил старик. — А еще большевик, партиец! Как Киров-то учил насчет идеи и духа? Забыл? Сдашь зданье — сколько духу контре поддашь? А дух, он великое творить может… Не знай я вот нынче, за что воюю, да и каждый из нас, — торчали бы мы тебе тут? Духом о правде нашего дела и держимся все… Так ты про дух не забывай. Не охлаждай людей на отход. Драться до последнего будем.
— Рад такое от тебя слышать. Уважаю тебя, Марк Филиппыч, сам знаешь, еще по заводу… Да только дух духом, а и хитрость и гибкость, чтоб одолеть врага, нынче не менее нужны… Уличные бои — хитрое дело… Еще французы…
Неслышно вошла Ольгуша, присела возле Огурцова. Гаша удивилась голосу, каким она спросила у него:
— Сильно болит-то рука? Может, потуже перевязать?
"Ишь, мне не доверяет", — беззлобно подумала Гаша. Огурцов ответил с теплой усмешкой:
— Пустяк… До свадьбы затянется… Досадно, что правая…
— Братцы, гляди, никак Федька, — крикнул один из бойцов, случайно взглянувший на дверь.
На пороге во весь рост стояла черная, точно обугленная фигура. В прорехах полуистлевшей холстинной рубахи алели острова обожженной кожи. Со вспухшего неузнаваемого лица глядели белые, без ресниц, одичалые глаза. Человек стоял, держась за косяк, очевидно, боясь упасть.
— Федя, ты?! Что с тобой, господи Иисусе! — в испуге ахнул старик с красным бантом. Бойцы бросились к парню. Тот дернулся, как ужаленный, от потянувшихся к нему рук, осторожно, точно в воду входя, переступил порог, неуверенным пьяным жестом показал на левый сапог и глухим, совсем не своим голосом произнес:
— Скинете, там приказ штаба… А патронов нема… Воздвиженцы сами едва отбиваются… нема, нечем… Телами стоят.
— Да что это, Федя? Ты никак в пожаре был? — задыхаясь, еще раз повторил старик.
— Сгорел я, братушки… до нутра сгорел. По пожарищу бег. Там только и можно… было пробраться, — икая, сказал парень и, пошарив глазами по комнате, не видя товарищей, шагнул зачем-то к окну. В полном оцепенении все сделали шаг вслед за ним. Прикоснуться к нему никто не решался.
— А што там, братушки! — ровным, безумным голосом опять заговорил Федор. — Подле хлебной, на углу… наших расстреливают… Две бабы… да мальчонка… до своих с едой пробирались… Их, значит… Цельный взвод… У мальчонки головенка… на шейке… то-о-ненькой… В руке… котелок с картошками… Батьке… на Воздвиженку нёс… Ой, братушки… лихо мне!.. Горю-ю, спасите…
Согнувшись в пояснице, будто собираясь лечь на пол, он ткнулся вдруг к стене и к ужасу всех стал хватать ее красными, пухлыми, как подушки, руками, пытаясь влезть на нее. Огурцов бросился к нему, но тот откачнулся от его рук, хрипя, повалился на колени.