— А что это тут за гульба?! — крикнул Жайло.
Никто не ответил, не подошел к нему. Казаки, сидевшие на коридоре, лениво отвернулись.
— Почему не в строю досе, спрашиваю? Где взводный? — начал выходить из себя Иван.
Ответа опять не последовало. Наконец, один из дмитриевцев крикнул ему из-под сарая:
— В хате Степан. Уговаривает этих тетерей!
— Что это еще за уговоры! Эй, Свищенко, говори, тебя пытаю, что у вас? Почему к ученьям не готовы?..
Пожилой казак, похожий лицом на копченый окорок, беззлобно отозвался:
— А ты вон малолеток неслуженных учи. Бо мы ученые, порубались на войне, да пороху понюхали не меньше твоего… Неча нам: встань, да ляжь, да левой!..
Иван взъярился:
— Так ты революционной дисциплины не признаешь? Да я вас тут…
Через час, когда взвод все же был выстроен, выяснилось, что казаки, почти все бывшие на действительной, тяготятся ученьями и казарменным образом жизни: после передела земли каждого тянуло к хозяйству. Но главное, недовольны были хлебной раскладкой.
— Это что ж за порядки? Мы за революцию равно воюем, а нас и тут выделили: первый да второй взводы почти целиком под бедняков попали — по пуду на них пало, а мы, чисто меченые, по пяти с нас! — высказался, не выходя из строя, Алихейко.
— Да ты что это равняться задумал?! Ты скольки пудов нонче урожаю снял? А? И что ж тебя Кибиров так дочиста разбоярил, как Дмитриева, к примеру, или Литвишку-иногородца!? — горячился Иван, бегая перед строем. Потом, взяв себя в руки, попробовал достать до казачьей совести:
— Да вы ж в революционные бойцы записались. А какой вы пример для простых жителей подаете.
— Что, к примеру, скажут, когда революционный боец станичного гарнизона отказывает в хлебе своему брату-рабочему…
— А мне "городяк" не брат, мои браты хлеб робят… А пример хай командиры да комиссары подают, у них хлеба небось побольше нашего…
Тут Иван совсем взбеленился — на красивом цыгановатом лице его выступили радужные пятна. Паченко, пославший за председателем ревкома и хлебной комиссией, боялся даже, что комендант вот-вот расстегнет кобуру.
В перебранку вмешались и конники из Дмитриевского взвода — фронтовики в перемешку с неслужившими середняками (их брали из-за коней, которых почти ни у кого из партизан после Кибирова не осталось). Скандал грозил выплеснуться с казарменного двора.
— Выходи, чертов брехун, из строю! Я тебе покажу, что командиры да их семьи едят! — бесновался Иван перед шумливым, давно потерявшим строй взводом. — Выходи, ну! Кто еще? Эй, ты, Свищенко, ступай и ты сюда! Кто еще?
Набрав человек пять, Жайло, чуть не пихая их в спину кулаками, погнал со двора. Ближе других был дом Легейдо, и Иван устремился туда, не переставая сотрясать воздух бранью. В доме только что кончили завтрак. Жайло на глазах перепуганных ребятишек и Марфы перевернул на стол обливную чашку с остатками пустых щей. Мутная водица потекла ручейками по щербатой крышке стола, подбираясь к лежащей посередине горке черного хлеба. Иван схватил кусок, рассыпая клейкие крошки, потыкал под нос каждому из свидетелей: