Надрывно, на одной вибрирующей ноте заклекотала мелодия. "Шамиль", оторвав руки от лица, простер их ввысь, закатил глаза к небу. Стоявшие с той стороны, куда Легейдо был обращен лицом, увидели в этих глазах столько отрешенности и неподдельного самозабвенья, что холодок прошелся у каждого по спине.
Шамиль молился, и заунывная чеченская зурна, разысканная в трехрядке тонкими пальцами Федора, расчищала его душе путь к аллаху, вела скользкими горными тропками все выше и выше за облака, за синий полог небесный, туда, где снизойдет на странника благодать господня. И, напрягаясь, все неистовей стонет зурна, все нетерпеливей и жарче дыхание Шамиля, а с ним заодно — и зрителей. Мелодия набирает темп, ускоряется; голос зурны все густеет, и уже недалек аккорд, на котором оборвется молитва человека и начнется праздник отряхнувшейся от земных пут, спасенной души. В напрягшихся мускулах — все мучительней тоска ожидания. И вот, когда, кажется, еще миг — и душа разорвется на части, что-то ломается в строе музыки, и обжигающая волна сладострастия подхватывает Шамиля, бросает в неистовом танце. Не ощущая ног, Мефод летит по самому краю круга, заталкивая за пояс полы черкески. Толпа, ахнув, откатывается к стенам. Кто-то выхватывает из круга бурку, она тучей летит над головами, накрывает кого-то в сенях.
— Геть-га! Геть-га! Адж-аж, — наклонясь в круг, к самым ногам Мефода, в такт выкрикивают из переднего ряда. Жаркое прихлопывание еще больше накаляет танец. Мефод уже на носках; легкие козловые сапоги чертят по кругу сплошную черную линию. Ухарски заломленная папаха чудом сидит на правом ухе, одна рука, чуть присогнутая в локте, несет широкий рукав черкески, как орлиное крыло; другая, с закатанным рукавом, лежит на усах, теребит их, закручивает в стрелки, будто прикрывает на лице какую-то гримасу. Глаза его глядят в толпу, ищут кого-то. Увидев Гашу, он вдруг, на полном лету, отшатывается назад, уходит, мелко перебирая носками, на середину круга и, взметнув руками, скрестив на груди играющие кулаки, идет к ней.
— Невесту, невесту Шамиль вызывает!
Гашу легонько, но решительно выталкивают ему навстречу. Она стоит мгновение, недоумевающая, стройная и белая, как лебедь, сшибленный порывом ветра на озерную гладь.
Мелодия делается мягче и просторней. Гаша закидывает на плечо край фаты, так что на лице ее открытыми остаются лишь глаза. Нащупывая такт, осторожно перебирает ногами в сафьяновых чувяках, отплывает от берега в озеро. Мефод коршуном кружит над ней, отлетает, будто издали любуясь жертвой, снова налетает, гоняется по кругу.