— Вот я и сповидалась с вами, со всеми, а то думала, так в одиночке и помру.
— Да чего ж это с тобой сотворили, девонька?..
— Почто измывались? И давно?
— Вторую неделю держут, все пытают, где дядька Василь сховался. А я им так и выложила — дожидайтесь! Нонче сам Савич допрос держал… Ишь, украсил всю… Мне тольки морду малость жалко — обкарябал всю, с когтями кидался, чисто коршун… Вот же паразит! Так я ему подпоследок в харю плюнула — всю жисть помнить будет. Ой, лишенько мне! Спина вся горит…
— А ты приляг вот сюды, на мою бекешу…
— Девонька милая, да ты ж герой у нас! Себя не жалела…
— А Василь взаправду надежно упрятан?
— В жисть не найдут… Окромя меня, еще свекруха знает, да и она не скажет…
Гаша всхлипнула; боль в истерзанном теле становилась невыносимой.
— Тряпицу мне какую-либо… В воду обмокните… Кровь спекается, тянет… У-у…
Закусывая губы, казаки в молчаливой суете расстелили бекешу посреди подвала в солнечном пятне, падающем из окна. Жайло оторвал рукав у исподней рубахи, подал его Евтею, которому все, не сговариваясь, передали функции врачевателя..
Рассевшись по углам, казаки примолкли, задумались. От Гаши мысли каждого невольно перекинулись к женам, невестам… Засосала вдруг совесть, сожаление…
Плохо относился казак к женщине, жене, сестре. Только мать немного почитал, да и то по традиции, а жену, если даже и любил, то лишь как собственность, человека в ней не видел, не уважал, дружбы с ней не искал. Напившись, бил смертным боем. А почему так — и сам не знал. Ведь и умом казачка не ниже, и силой иная не уступит, а хозяйской сноровкой, терпением да нравственностью — всякий казак это в душе признает — головою выше большинства из них. А вот стоит женщине чуть-чуть взбунтоваться против установленных норм и проявить независимость — каждый удивится: откуда она такая? Да она и на бабу не похожа! И пойдут злословить, выдумывать небылицы. Не они ли сами с улыбкой выслушивали сплетни про ту же Гашу, сами отпускали по ее адресу похабные шуточки — и все больше по привычке, тем по злобе. А она вон какой оказалась!
— Евтей, ты ей под мышки чекмень мой подверни. Ей слободней дышать будет, ежли грудями с земли повыше поднимется.
— Гаш, может покушаешь трошки? У меня кусок пирога с кашей, Дарья моя надысь передачу приносила…
— Гаш, он чего ж, гад, тебя один бил?.. Аль еще кто с им?.. Ты скажи, мы этих на особую заметку зачислим…
— Ну, как, доня, трошки полегчало?
— Ой, спасибочка вам, дядька Евтей. Рука у вас легкая да мягкая, чисто у доктора.
— А я, голубочка, один секретный пластырь против побитостей знаю… Нас когда-то много секли — и атаман на станице и урядник на действительной… Ты вот сюда приляг, посунься, посунься чуток выше… Ничего, все пройдет. Ты молодая, крепкая, все заживлется…