— Надул проклятый Кирилл Бабенко: я ему шестьдесят копен перебросал, а он и рубль не выплатил.
И, озлившись, стал разорять скирду. Подцепит на вилы сноп — и швырь его на землю, швырь… Сноп так и летит, распушившись и ощетинившись… А Гаша стоит внизу, глядит. Снопов ей не жалко, только чудно, что Антон в белой, как у офицеров на параде, черкеске…
Утром, прибирая на кухне, Гаша не удержалась и рассказала про сон матери, только имени Антона не назвала. Мать медленно думала, оскребывая ножом залепленные опарой руки (на субботу ставили хлебы печь), потом сказала, не поднимая глаз:
— Белое, оно к смерти снится… Я, как Якимкину похоронную получить, все его, бывалоча, в белом видела…
И защемило с той поры Гашино сердце. Нет-нет да и вспомнятся вечерочки, проведенные с Антоном. Вспомнятся теплые его руки, и ласки ей до слез захочется. А тут еще приключилась с ней новая история.
Раз на вечёрку к Анисьиным привел Григорий целую компанию друзей, среди них и Семена Макушова. Семен, как увидел Гашу, так и прилип к ней тяжелым неподвижным взглядом. Весь вечер то семечками, то пряниками одаривал, на ухо о красоте ее нашептывал. У Гаши щеки раскраснелись от его речей. В этот вечер до упаду танцевали лезгинку и "Молитву Шамиля". Запыхавшись, Гаша без сил падала на лавку, а Семен подхватывал ее за талию, изловчившись, тайком целовал в затылок, прямо в белый рядок между кос. Огромные, жесткие его усы щекотали ей шею.
— Охальник вы, бесстыдник, — со смехом говорила ему Гаша. — Дома — жена, а он, вишь, чисто бугай в стадо попал.
— А ну ее, жену ту! Лягушка ученая, — хихикал Макушов, у которого от девки в самом деле крепко закружилась голова. — Красавица ты, Агафья! И куды это я раньше глядел… Красивей тебя нет в станице…
— А Липа Анохина? Она-ить покраще будет! — лукаво выпытывала Гаша.
— Да что Липа? У ней одежка по-городскому насунута, она ее и красит, а раздень… фи-и!
Гаша прыскала в ладони, представив урядникову дочь раздетой, а Макушов ловил ее руки, совал себе за чекмень, где припрятаны были ячменные пряники и леденцы, пахнущие мятой.
— Захватил девок угостить… Не думал тебя встретить, фигурных бы пряников купил…
— Ну, будет вам разоряться, — скромничала Гаша, звонко потрескивая леденцами. Семен глядел на ее губы — крепкие, красные и блестящие, как умытые дождем вишни, нетерпеливо покручивал ус…
А проводив, почти в воротах бабенковского дома он схватил ее в объятия и поцеловал в губы. Гаша вскрикнула от прикосновения его рта, оказавшегося сырым и рыхлым, как у закоренелого распутника, передернулась от отвращения. Вырвавшись и скрывшись за воротами, она долго со слезами плевалась, вытиралась полушалком.