А Амикан-батюшка… А что Амикан-батюшка? Он нацепил бокари на задние лапы (передние, как вы знаете, нужны ему для сосания), завернулся в парку, натянул себе на лысеющую бошку шапку-ушанку, согрелся, и снова захрапел. И снилось Амикану, что у него заново отросли зубы и на него заинтересованно поглядывает моложавая и недавно овдовевшая медведица Сынгоик из соседней берлоги, на той стороне говорливого ручья Суриннакан.
«Посватаюсь по весне, однако!» — счастливо думал Амикан.
«Нет, больше я на охоту не пойду, ну ее! — ворочался без сна у себя в чуме на старой оленьей шкуре некогда знатный, но теперь обмишулившийся промысловик Агриппин Култыгир. — А пойду-ка я лучше на пенсию. Вот, однако!»
На том оба и порешили…
Про Герасима, Муму и персидскую княжну
…Да заснешь ты, наконец? А, сказку хочешь! Да я уж тебе все их пересказал! Ладно, сам попробую сочинить. Ну вот, значит, берет Герасим персидскую княжну и бросает ее за борт. А та и вынырнула обратно, с Мумой в руках, утопленной Герасимом давеча. А в зубах у Мумы — Золотая Рыбка.
Вытянул их в лодку Герасим, сидит, крестится. На ту беду мимо Емеля проезжал на своей печи.
— Эй! — кричит. — Герасим! Ты чего там словил?
А к Герасиму от великого изумления ненадолго вернулся дар речи
— Что поймал, то поймал, — отвечает он Емеле. — Ехай дальше, сам разберусь.
— А то смотри, — почесал Емеля под мышкой. — У меня печка как раз раскочегарена. Могли б ушицы сварганить. Да и бабе твоей не мешает просохнуть.
— Сам ты баба! — оскорбилась дива персидских кровей. — Я, если хочешь знать, княжна!
— Это правда? — спросил Емеля Герасима.
— Ну… — сказал Герасим, успокоившийся и оттого обратно ставший немым.
— Что-то непохожа, — усомнился Емеля.
— Это у меня просто всю косметику смыло, — пожаловалась княжна. — Видел бы ты меня раньше!
— А как ты оказалась у Герасима? — пытает ее дальше Емеля.- Это же вроде совсем из другой оперы.
— Да, понимаешь, Разин-то, Степан — он мимо усадьбы барыни проезжал со своими казаками. С похмелья был, так на самогон меня у Герасима и променял, пьянь эдакая! — пожаловалась персиянка. — Барыня же, как увидела меня, приревновала к Герасиму и велела утопить. А этот немой — под козырек, ему же не привыкать! Камень мне на шею, и в воду. Изверг!
— Н-ну, -н-ну! — смущенно промычал Герасим, поглаживая Муму по мокрой дрожащей спинке.
— А как же ты выплыла, с камнем-то на шее? — удивляется Емеля. — И почему собачонка эта живая? По книжке-то этого, как его… Тургенева, этот немтырь к ней ведь тоже камень привязал.
— А я не сама! Это Золотая Рыбка! Запуталась в моих юбках и взмолилась, чтобы я ее отпустила, — весело говорит княжна. — Уже два моих желания выполнила. Я на дне вот эту собачку нашла и попросила Рыбку ее оживить, а меня — научиться, наконец, плавать.