Британские официальные лица со временем выяснили, что немец, проживший за пределами Германии более десяти лет, автоматически терял гражданство. Меморандум на эту тему, написанный в июле 1924 года, по сути был вердиктом о продлении заключения. «По-видимому, избавиться от Слейтера невозможно, — говорилось в нем. — В этих обстоятельствах, по моему мнению, его пока нужно оставить там, где он находится. После 20 лет срока дело вновь попадет на пересмотр».
Так долго Слейтер мог не продержаться. Дисциплинарные записи показывают, что годы, проведенные в Питерхеде, делали его все более неустойчивым:
14 августа 1914. Порча тюремного имущества — ночная ваза (посуда) и оконное стекло.
13 мая 1916. Разговоры. Безделье. Ругательства и оскорб- ления, угрозы напасть на тюремщика с применением молотка.
25 сентября 1917. Ссора с другим заключенным и нападение на него во время работы.
14 июля 1921. Сознательная порча тюремного имущества (2 новые библиотечные книги).
20 декабря 1924. Разбитая тарелка для еды.
16 ноября 1925. Попытка нападения на тюремщика.
3 апреля 1926. Нарушение порядка и дисциплины, то есть передача пакета другому заключенному.
Он клялся, что 20-летнюю отметку не пересечет живым. «Бедняга Слейтер говорил нам, что он намерен терпеть Питерхед до конца 20-летнего срока, — позже сообщал Конан Дойлю журналист Уильям Парк. — Если после этого никакая помощь не придет, он намеревался покончить с собой. „Я покажу, что Оскар Слейтер способен умереть храбро“, — таково было его клятвенное намерение положить конец страданиям».
Уильям Парк, преданный своему делу журналист, был при этом человеком невоздержанным. Как показывает переписка с Конан Дойлем, в его личной жизни царил хаос: выпивка, несчастливый брак, частая нужда в деньгах — все как в романах о жалкой доле литератора-поденщика. Профессиональное упорство, похвальное для журналиста, иногда становилось помехой и грозило перерасти в навязчивую идею. «Этот странный, терзающий сам себя фанатик, декларативно заявивший о намерении выпотрошить всю глазговскую полицию» — так назвал его Питер Хант, добавив:
Уильям Парк был примечателен: высокий, широкоплечий, с довольно изысканной внешностью, хорошо образованный, он имел отличный музыкальный слух и фотографическую память. До откровений Тренча он ничего не знал о деле Слейтера.
При небывало ясном уме, нетерпимом к малосообразительным людям, и при излишнем пристрастии к виски Парк имел дурную наклонность оперировать непроверенными сведениями как доказанными фактами. Он, немало сделавший для Слейтера, никогда не мог избавиться от типично журналистской оценки фактов с точки зрения «интересности» для публики. В переписке с Конан Дойлем он предстает как натура нетерпеливая, слегка фанатичная, ухватывающая доказательства тут и там без должного учета всех обстоятельств.