— Пора мне, Никита там беспокоится.
— И я с вами, — собралась Ниночка. — Меня мама ждет, не любит, если задерживаюсь.
— Проводи ее, Толя, тут недалеко, — попросил Валентин. — А я сам закончу уборку.
Было уже совсем темно, Новостройка виднелась только огнями, в черноте они светились особо отчетливо.
— Мне радостно, когда так светится город! — воскликнула Нина.
— Город?
— Ну, да, конечно, город. А вы еще не знаете? Нас включили в черту города. Мы город, Толя, и Валентин теперь участковый городского района, тыщу единиц на его голову.
Она вдруг остановилась.
— А вы не сердитесь на Валю. Он к вам очень хорошо относится. Очень любит вас. Но он строгий человек, у него служба строгая… Понимаете, вы — это совсем другое дело… Вы отключились, можете помечтать, свободно осмотреться. Да и работа у вас другая. Дело поручат, и вы целиком в этом деле. В группе. При старших, опытных, со стажем. А у него… На нем висит, постоянно, ежечасно, со всякими склоками, дрязгами, с профилактикой.
— Да что мне на Вальку обижаться, Ниночка! Он прав. Прав, Ниночка. Кругом и полностью. Это у меня голова завертелась. Близок локоток, да попробуй, дотянись!
Итак, в школу, к Вере Павловне, снова за родную парту — дорога близкая знакомой улицей, но и долгая, как вся жизнь Никиты, — из захудалого хутора в белый свет. Солдатская хата, слепленная прадедом, вернувшимся с гражданской войны на опустевшее место; добробут после крови и пожарищ; шустрый, вертлявый хлопец в кругу немолодых уже людей — Мыкыта! О деде его говорили, что он взял жену из беспризорных, — Майя Петровна пришла в дедовскую хату из Куряжской колонии; на Моторивке слыла женщиной грамотной, работящей на фабрике и в дому, уважаемой соседями. В душе Никиты сохранились ее колыбельная, теплота добрых рук, рассказы о Куряже, о днях, которые Майя Петровна именовала горестью-радостью. Человек, создавший колонию, предстал перед Никитой не вычитанным из книг, а непосредственно из уст близкого человека, в живом образе мудрости, воли и сострадания — с ним можно было мысленно советоваться, делиться мечтаниями, невзгодами, побыть наедине, черпая силу и веру. Никита оказался на руках Майи Петровны, когда мать надолго ушла из дома. Забота и доброта Петровны скрашивали сиротство, но порой на мальчишку находило, забивался в дальний угол, мнил себя беспризорным, пропадал невесть где, пока знакомый голос не возвращал к людям.
Никите не удалось сесть за родную парту, школа была новой, необжитой, все было ново — люди, вещи, сам воздух просторных коридоров и холла — да, был холл, столь же просторный и светлый, не чета сенцам старой школы; кабинеты, лаборатории, залы — внушительность педагогической индустрии.