— Сейчас, сейчас, дядя Эдик, минуточку, полностью доложу со всякими подробностями. Я уж думал-передумал, и так, и этак, и должен вам сказать, один только выход имеется, один-единственный. Просто, можно сказать, фарт подвернулся, само в руки идет.
Алька принялся обстоятельно излагать свой план, умолчав о том, что договорился уже с Чередухой насчет фартовой платформы, завернувшей случайно на базу к Таранкину.
— Я что подумал, Эдуард Гаврилович, я не только про Авдотью Даниловну, я про вас подумал, побеспокоился. Столько лет совместно находились, дела общие… А вдруг с ней того, чего-нибудь. Авдотья Даниловна женщина хлюпкая, впечатлительная, язык распустит, будь здоров. Я и подумал, если у вас общее было…
— Было, было — задолбил! — собирался с мыслями Полох. — Ничего не было!
— Да как же так? — не отступал Алька. — Как же не было, когда было?
— А так. Сказал — не было, значит, не было. Нам лучше знать, что было, чего не было. А твое дело про свое заботиться. Свое знай, в чужое не суйся. За тобой в подрайоне давно соскучились. — Эдуард Гаврилович прикинул уже, что к чему, трезво оценил происшедшее.
— Говоришь, Авдотья переживает?
— Да как же, Эдуард Гаврилович, сами понимаете, женщина вконец расстроенная.
— Пережива-а-ает, — сочувственно протянул Полох. — Запуталась баба, запуталась… А ты, парень, тоже хорош, нечего сказать, мужчина называется, не мог успокоить Даниловну!
— Да что вы, Эдуард Гаврилович, как можно, да я к ней… Я для ради нее… Вот именно успокаивал, уговаривал, мотнусь, говорю, к Таранкиным, мотнусь, говорю, к Эдуарду Гавриловичу. Выручат. Про Таранкиных она — Авдотья Даниловна — и слышать не хочет. Сунуться не смей, говорит, они, говорит, в чистенькие лезут, На Эдуарда Гавриловича только и надежда…
— Дда-а-а, совсем запуталась глупая женщина. Голову потеряла. — Эдуард Гаврилович похлопал ласковой рукой по капоту машины, сбросил приставший к радиатору пожухлый листок. — А чего, собственно? Погуляла, порезвилась баба, пришло время грехи замаливать. — Полох залез в машину, повернул ключ зажигания, мотор заворковал мягко и сладостно. — Так вот, дорогой мой, передай Авдотьюшке такие мои советы, — Эдуард Гаврилович выглянул из машины. — Передай следующие дружеские слова: три меньше пяти, а пять меньше десяти. Так и скажи. Она баба толковая, поймет мой совет.
Эдуард Гаврилович стиснул баранку судорожно, но тут же пальцы разжались, рука легла спокойно, легко, красиво легла. Алик топтался на траве, не смея сунуться в машину.
— Толковать нам более не о чем, — смотрел на дорогу Эдуард Гаврилович. — Подкинуть тебя далее не имею возможности, должен на дороге нужных людей подобрать. Так что извини, топай пешочком. И мой тебе отеческий наказ: скройся с глаз, замри, как мышь, и чтоб духу твоего… — Алька Пустовойт недобрым взглядом проводил машину, неуклюже ковыляя по рытвинам и размывам проселочной дороги, добрался до трассы, проголосовал на грузовую, просительно вскинув руку, вернулся на автобусную остановку, не зная, куда теперь ткнуться. Потеснил старожилов, примостился на брусчатой скамейке, окруженной вазончиками с побитыми градом цветами, пытался разобраться в происшедшем.