Много всего читал и слышал Павел Иванович о Сибири, знал, что здесь выросли за пятилетки города и заводы, что богаты сибирские недра, плодородна земля, а представлял этот край мрачным, сплошь заросшим сосной и кедром; в том, что здесь уйма доброго солнца и бездна видимого пространства, он убеждался только теперь. Большим и хорошим казался ему и город, в котором суждено год ли, два ли, больше ли жить. Не зря расхваливал его Кучеренко: «Не глядите, что закоптился да чуток обветшал — подмолодим, немного для этого надо, каждый камень еще помнит свое место в каменоломнях, каждое бревно и тесина не перестали пахнуть тайгой, все заклепки ставлены и гвозди биты при мне».
Потешный старик! Павлу Ивановичу живо припомнилась планерка в кабинете директора. Еще и познакомиться как следует не успели, а Кучеренко уже держал за рукав: «Квартира просторная, с центральным отоплением и ванной, так что решайте. Сына моего теперь знаете, — он кивнул в сторону сидевшего за директорским столом секретаря партбюро Антона Кучеренко, — сын сам по себе живет, отец сам по себе. — Старик кашлянул, топорща усы. — Уж если не поглянется, уйдете на другую квартиру, свою. Да мыслимое ли дело таскаться по всяким разным гостиницам?».
А Баскаков? Не он ли, майор Баскаков, твердил всю войну о Сибири, о своем, вот этом, опять погруженном в тень тяжелого облака городе? Трубы этих заводов он и называл подпирающими небеса, эти дальние горы и превозносил выше небес. «Ах, Витя, Витя! — с горечью подумал Дружинин, запахиваясь шинелью. — Тебе бы идти знакомой улицей, любоваться родными местами, один ты принес бы радость в семью».
Не так уж велик был подъем, ни дождь не лил, ни солнце не жгло, а ноги еле-еле передвигались. Тяжело идти, зная, что придешь и будешь рассказывать людям о смерти дорогого им человека; только переступишь порог — и сразу почувствуешь скорбь по убитому: полумрак, тишина, все в траурном, черном; изнемогшая от горя старушка приподнимется на кровати — кто пришел, уж не сын ли случаем? — и разочарованно уронит на изголовье седую голову. Молодая, но рано состарившаяся вдова будет молча слушать рассказ нежданного гостя, блуждая взглядом по комнате. Даже девочка — может, пять ей годиков, может, шесть — не подаст беспечного голоса, притихнет в углу. Нелегко воскрешать в памяти события тех дней, а придется — уговор: остался в живых навести семью убитого друга, утешь. Баскаковы, конечно, не ждут, они, может быть, и не знают какого-то замполита, а ведь вместе прожил с их Виктором три долгих года, вместе валялись в грязи траншей и землянок, ели из одного котелка, пили из одной фляги, рядом прошли все испытания войны и под конец… обрушится же несчастье, когда его больше не ждешь!