Следующим вышел на трибуну секретарь горкома Рупицкий. Этот сек и рубил с плеча, во всем обвиняя Абросимова. После актива в кабинете Антона Кучеренко, ничуть не стесняясь посторонних, он сказал, барабаня пальцами по столу: "Подберем конкретные факты и — на бюро. Горком партии не вправе терпеть, чтобы предприятие отставало… потому что директор его размазня".
Павел Иванович решил, что погорячился товарищ. Нет, на другой день появилась горкомовская комиссия и потом больше месяца собирала материал для бюро. Фронтовик-гвардеец Рупицкий предпочитал крутые меры. Дружинину казалось, что надо бы разбираться строго, но без демонстративных угроз и с учетом реального: не может какой угодно директор выпустить драгу, если к ней нет важнейших частей, не сделаны заводами-поставщиками. Да и не за то ратовал заводской народ на активе, чтобы Абросимова снимали. И он, Дружинин, цели такой не имел, он даже раскаивался теперь, что кое в чем пережал, дал лишний повод для разбоя Рупицкому. Ведь снять одного директора и поставить другого легче всего, трудней наладить работу, а для этого требуется настоящая помощь верхов. Конечно, Абросимов неважный администратор, но он старается, учится, он молод, у него все впереди — Павлу Ивановичу думалось, что борьба должна идти не только против плохих людей, но и за хорошего человека.
То, что Абросимова надо сохранить для завода, спасти, Дружинин опять же заключал по настроению в коллективе. Люди уважали директора. Поругивали за промахи, но и входили в его положение — трудности, трудности на каждом шагу. Даже Григорий Антонович Кучеренко переменился после того, что произошло: реже стал говорить о заводских делах, про металлизацию однажды сказал: "Конечно, она только подручное средство, многовато о ней нашумел в пику Абросимову".
Уважал в глубине души, жалел директора ворчун Кучеренко.
В это зимнее утро у старого, видимо, больней всего скребло на душе. Сначала он отказывался ехать в машине: "Я пешечком, мне пешечком не привыкать". Сел, ко долго молчал. Павлу Ивановичу с большим трудом удалось вызвать его на разговор.
— Начались морозы сибирские знаменитые!
— Стужа, — дохнул в воротник полушубка старик.
— Трубы парового как бы не полопались в сборочном и механическом цехах.
— А надо следить. Завернет на всю гайку, долго ли до беды.
Павел Иванович сказал, что едет к строителям Дворца культуры. Старик обернулся к нему, опустив воротник полушубка.
— В самый раз съездить и намылить им холку, в особенности пьянице Свешникову. — Его теплое дыхание коснулось щеки Дружинина. — Мыслимо ли, чтобы не отстроить Дворец! Это нам, пожилым и старым, может, отрадней дома сидеть-канителиться, а холостежь требует воли, холостежи подавай шум, танцы, веселье. У Тамары моей, бывало, только и на уме: собрания, кружки да танцы. Вот приедет, первым делом задаст вопрос: как Дворец? И мир завоевали на фронте, а Дворец никак не отстроим. Сколько лет можно резину тянуть?