Биннни опустили уставшие ноги и полезли под простыню, потому что только самые закаленные хиппи могут лежать в нижнем белье на сцене. Правда, говорят, что в Вене один на глазах у зрителей даже облегчился.
— Эта бумага ко мне не относится. — Броня закурил и повернулся спиной к комиссии.
— Мы все не раз слышали, как от вашего дома раздается рев! Такой рев, будто… из ангинной глотки, — взволнованно сказал Кергалвис.
— Так говорить могут только невежды. Это Сачмо. Негритянский певец Луи Армстронг, — ответил Броня. — Или принесите мне шницель, или уходите!
— Я повторяю: на вас жалуются! — Липлант помахал бумагой.
— Ваша жалоба относится к неизвестному лицу, а не ко мне. Этот писака даже не знает моего имени.
Комиссия окружила Липланта с бумагой. Действительно: ни имени, ни фамилии, ни даже хотя бы неправильного отчества не было, только: "молодой человек с бородкой и девушка с веснушками, которые проживают в доме Амалии Свике".
— Гражданин, как вас звать?
— Так же, как моего отца. А отца так же, как деда, и меня, следовательно, так же, как моего деда.
— Отвечайте пристойно! Ваши документы!
— Я презираю документы!
Кергалвис любил активное действие:
— В таком случае заберем вас вместе с постелью в участок для выяснения личности. Там посмотрим!
Броня повернул голову. Кергалвис наклонил слегка кучерявую темноволосую голову и застыл в позе борца. Теперь он походил на виденного в газетах профессионального тяжеловеса. За такого нельзя было ручаться.
— Если нам так нужны документы, вон на подоконнике.
Липлант взял паспорта в синих обложках и прочел:
— Бронислав Камцерниек, родился в 1955-м. Байба Свика, родилась в 1955-м. Прописаны в Риге.
— Совершеннолетние, вот не сказала бы, непохожи на совершеннолетних, — в первый раз приоткрыла карминно-красные губы Шпоре.
— А вы вообще похожи на лягушку в этих зеленых штанах, — буркнула Байба.
— Где работаете?
— В тресте отдыха.
— Учитесь?
— Фу-ты ну-ты, слепые, что ли, — мы хиппи! — зафыркала Байба. — А что вы смыслите в этом деле?
— О боже, что бы с нами стало, кабы развелось подобных кикимор побольше… — вздохнула Шпоре.
В Броне проснулся теоретик.
— Точно, наших мало. Если бы каждый был таким, как мы, то нас никто бы и не заметил. Это уже была бы не жизнь. Тогда нас вроде бы и не было.
— Какое развели тут свинство… До чего же низко могут опуститься молодые люди, — вздохнула Шпоре. — В прачечной они ни разу не были.
— Хотя я и лежу на полу, на вас я смотрю свысока, — ответил Бронислав Камцерниек, с улыбкой превосходства глядя в потолок.
Комиссия с минуту подавленно молчала, лишь Бертул про себя улыбался. Наглость пополам с остроумием не так-то часто встречаются.