Вдруг Куен почувствовала на ладони влажную теплоту — это Ванг изливал свою преданность. Куен вытерла слезы, надела нон и быстро пошла вперед. Ванг побежал рядом.
Село все еще спало в окружении густых банановых и тутовых садов. Чем дальше Куен уходила от дома, тем сильнее в ее душе крепла решимость. Прощайте, родные места! Не сразу и нелегко пришла Куен к решению покинуть родной дом, родное село, покинуть свою Тху, но теперь она твердо знала: иного пути для нее не может быть!
Вот и конец села. Теперь Куен шла среди джутовых полей, скрывавших ее почти с головой. Ванг все так же неотступно следовал за хозяйкой. Иногда он забегал немного вперед и поджидал ее. Обычно он провожал ее до дамбы и возвращался домой. Девушка тихонько подозвала его. Пес подбежал, повизгивая от радости, и стал прыгать вокруг Куен.
Было еще темно, но небо уже начинало светлеть, когда они подошли к дамбе. Куен обернулась и в последний раз посмотрела на черневшее вдали родное село. «Ну, Ванг, возвращайся к тете Бэй и Тху». Она присела, ласково потрепала собаку по шее и пошла по дамбе, а пес остался одиноко стоять на дороге, провожая хозяйку грустным и недоуменным взглядом.
Жизнь Тоана из месяца в месяц, из года в год текла однообразно, не принося ничего нового. Каждый вечер, после ужина, он надевал свой единственный костюм, сорочку с крахмальным воротничком и галстук, который казался ему наиболее подходящим для данного случая, брал футляр со скрипкой и отправлялся в центр, к Озеру Возвращенного Меча. Неторопливо и равнодушно шел он по Чангтиен — самой фешенебельной улице столицы, мимо закрытых в этот час швейных и обувных мастерских, мимо сверкающих золотом и драгоценными камнями витрин ювелирных магазинов, мимо банковских контор и различных экспортно-импортных компаний, мимо шумных баров и кафе для европейцев. Дойдя до бара-ресторана «Галльский Петух», появившегося на этой улице лет шестьдесят или семьдесят назад, сразу после взятия французами Ханоя, он проходил в комнату для оркестрантов, брал себе стакан лимонада или пива и коротал время в ожидании коллег. Оркестр состоял из представителей самых различных наций: кроме него, единственного вьетнамца, здесь были филиппинцы, русские, венгры, австрийцы и человек пять французов — бывших легионеров. Все они немало побродили по свету, до того как судьба забросила их в эту страну. Оркестр был неплохой, но, кроме работы, музыкантов ничто не связывало. Как только заканчивали работу, они сразу же расходились по домам и редко когда встречались вне бара, во всяком случае, так они держались с Тоаном. Играли в душном, насквозь прокуренном зале, в основном это были танцевальные мелодии. Подвыпившие посетители громко разговаривали, смеялись, не обращая внимания на музыку. Правда, иногда музыканты исполняли какую-нибудь любимую мелодию, и тогда они играли для себя. Играли переглядываясь, улыбаясь друг другу и словно соревнуясь в мастерстве. В такие минуты оркестр напоминал вольную стаю птиц, кружившую высоко в небе, на порывистом ветру. Самой интересной фигурой в оркестре был, пожалуй, пианист Федор. Он так увлекался детективными романами, что вместо нот часто ставил на пюпитр книгу, ухитряясь читать во время исполнения. Иногда, зачитавшись, Федор брал фальшивую ноту, тогда он виновато улыбался, подмигивал товарищам и снова углублялся в роман. В субботние и воскресные вечера посетителей обычно было много, все хотели танцевать. Если пауза между танцами затягивалась больше чем на две-три минуты, в зале поднимался шум. Оркестранты играли в эти дни по пять-шесть часов кряду, обливаясь потом, оглохнув от собственной музыки. Тоан удивлялся этим колониальным дамам, которые продолжали вести разгульную жизнь, несмотря на то, что во всем мире шла смертоубийственная война; французы, в сущности, лишились родины, и здесь, в Индокитае, на шею им прочно уселись японцы. Создавалось впечатление, что им просто некуда девать деньги и они сорят деньгами потому, что боятся не успеть их потратить. Какой-нибудь кутила за один вечер оставлял в баре такую сумму, на которую могла бы прокормиться в течение месяца целая вьетнамская семья. То, что ежедневно наблюдал Тоан в «Галльском Петухе», никак не вязалось с лозунгами, развешанными на всех перекрестках и заполнившими все газеты, не говоря уже о «Слове маршала Петэна». Все это вызывало у Тоана лишь ощущение пустоты и апатию. Поздно ночью, когда он, возвращаясь с работы, одиноко брел по темным улицам, едва освещенным тусклым светом синих фонарей, им овладевала тоска…