Слушает.
Голову на плечо положил и слушает. Улыбается. Губа нижняя вывернулась, поблескивает лаково. Из уголка рта слюна течет тонкою струйкой, по щеке синеватой, по подбородку гладенькому. На шее кадычок подергивается, стало быть, не так уж спокоен пан Белялинский, как силится показать.
— Греется, — сказал он, крутанув амулет в пальцах. — Того и гляди полыхнет.
Князь же присел.
Поглядел снизу вверх. И мягко так продолжил.
— Знаете, я ведь не постесняюсь и к короне обратиться. Вы ж слышали, небось, что с их высочеством мы одно время весьма дружны были… глядишь, и не забыл, и откликнется по старой памяти… тем паче, что не для себя прошу. А там… особые полномочия — вещь такая… вон, ей не понять… у нас тут кровавая диктатура короны, надобно поддерживать репутацию невинными жертвами средь обычных горожан. Палачи там. Застенки. Иглы под ногти… еще и храмовников привлечь можно. Они ребята толковые, помогут… где советом, где и…
Рука пана Белялинского взметнулась к горлу.
И опала, но амулет не выпустила.
Что-то в нем было, в этом амулете. Что-то на редкость неправильное.
— Только ж вы сами понимаете, — хвост князя скользнул по пыльному ковру. — Дело такое… где храмовники, там места нет всяким там конвенциям с запретами. Признание они выбьют, а после и до суда дело доведут. Приговор? Думаю, покаянием и монастырем дальним вы не обойдетесь. На полноценный костер хватит. Оно, конечно, не слишком-то в духе нашего просвещенного времени, ну да храмовники еще те ретрограды, хлебом не корми, дай кого сжечь…
— Вы… не посмеете! Я жаловаться буду!
— Жалуйтесь. Я ж не запрещаю. Я ж понимаю, что человеку тяжело в себе этакое держать… так вот, мы о чем? Ах да… вы, конечно, можете уехать… это ведь пока отзвонюсь, пока соизволение получу… храмовников, опять же, в городишке нашем нету… упущение, да… и вам тоже странным кажется? Город на само границе, тлетворное влияние Хольма ощущается, можно сказать, всею моею горемычною шкурой, тут бы бдить и бдить за душами верующих…
Ветер взвыл.
Дом застонал, содрогнувшись от подвалов до самой крыши. И по крыше этой черепитчатой, прохудившейся наверняка, застучало, мелко и дробно, но не дождем, а будто пробежал кто…
Катарина поежилась.
Сквозит?
Холодает? Нет, сквозняков она не боится, чай не неженка какая. И холод… холод, если разобраться, пустяк… а почему тогда…
…зацокало, загремело, заскрежетало, словно волокут что-то. И звук этот заставил пана Белялинского рот закрыть.
И сжать в кулачке амулет.
— Я все равно ничего не скажу…
— Так я разве требую? — ненатурально удивился князь. — Отнюдь… я вам даже больше скажу, молчите. Молчание — суть золото. А то ведь вдруг каяться станете? Что мне с вашим покаянием делать? Привлечь, конечно, привлеку, не без того, но ведь тогда и конфискации избежите. И семейство ваше — позора… и за сотрудничество со следствием срок скостят, а там, поторговавшись крепко, и от каторги избавиться можно, посидите пару-тройку годочков за контрабанду в какой тюрьме из тех, что получше…