Шампанское было выпито.
Поздняя малина оранжерейная съедена. Бланкетки сгинули, Ольгерда лишь надеялась, что попались порядочные и сгинули сами по себе, а не с бумажником Порфирия Витюльдовича. Главное, что лед, пусть и заговоренный, слегка подтаял… а может, и к лучшему?
Она взвесила ведерко.
И повернулась к Порфирию Витюльдовичу.
— Я пришла поговорить с вами, — произнесла Ольгерда с упреком, — а вы тут пьете безобразно…
И вывернула содержимое ведерка на голову купца.
Сначала тот лишь головой мотнул. Вперился в Ольгерду взглядом затуманенным, будто пытаясь сообразить, кто она и что делает в его одиночестве. Сунул руку за шиворот, пытаясь нащупать кубики льда… и заорал.
Ох, как он орал!
Не в каждой опере этакий бас встретишь.
— Ты… ты… чего т-творишь? — он вскочил.
И халат содрал, оставшись в одних не слишком чистых подштанниках.
— Тебя спасаю, — Ольгерда отступила.
А ведь хорош… нет, не красив, это не то, скорее уж крепок. Ни тебе дряблое кожи, ни брюшка мягкого, которым каждый второй ее благодетель обзаводился, надо полагать, вместе с кошелем. А что волосат… ничего, это даже интересно.
— Иди, ванну прими, — велела она.
И как ни странно, Порфирий Витюльдович вдруг смутился, подобрал мокрый халат и исчез в душевой. Ольгерда же, сняв телефонный рожок, потребовала:
— Кофе в люкс. И покрепче, будьте добры.
Она лишь надеялась, что кофий подадут раньше, чем Порфирий Витюльдович вернется.
Пройдясь по номеру, она собрала бутылки, во всяком случае те из них, что на глаза попались. Сняла со стула шелковый чулочек с найвульгарнейшей красной подвязкой, который отправила прямиком в мусорную корзину. Пальчики вытерла…
…а тут и кофий подали.
Накрыли предусмотрительно на двоих.
Отлично.
Она вытащила из ридикюля флакон темного стекла, подняла, наморщила носик — все же «Ясный разум» достать не так легко, особенно теперь, но… дело того стоило.
Три капли в чашку.
И кофий.
Сливок щедро добавить, все ж вкус у зелья специфический.
— Выпей, — она протянула чашку Порфирию Витюльдовичу, который аккурат изволил явиться, слегка протрезвевший и оттого преисполненный печали. Впрочем, спорить не стал, чашку принял и осушил одним глотком.
Этак пить никакого кофию не напасешься.
Ольгерда присела в мягкое креслице и сложила руки на коленях. Она сосчитала про себя до десяти… до двадцати… ничего не происходило. Может, три капли — маловато? Все ж человек он крупный и…
Порфирий Витюльдович встрепенулся вдруг и охнул, схватившись за голову. Согнулся.
Позеленел.
И опрометью бросился в уборную. Ан нет, достало и трех капель.
Свою чашку Ольгерда приняла изящно. Кофий в заведении варили неплохой, а вот круассаны свежайшие да с клубникою, да со сливками взбитыми, были вовсе великолепны.