Брат и сестра долго понуро сидели друг против друга. Они понимали, как трудно теперь восстановить справедливость. "Но неужели смерть одного должна обязательно повлечь за собой гибель другого — безвинного?" — думала Акнабат, украдкой поглядывая на Керима. И слезы снова застилали ей глаза.
За день в низкой комнате скопился зной и теперь медленно, словно бы нехотя, выползал в раскрытую настежь дверь. Навстречу ему, понизу, наплывала ночная прохлада. Она несла с собой разнородные запахи остывающей земли, застоявшейся, уже с прозеленью, воды на дне впадины, тамдырного дыма, конского терпкого пота.
В мерцающем прямоугольнике двери видна была часть неба, усеянного яркими звездами, и крутой изгиб молодого месяца. Это небо, эти звезды и словно бы молоком облитый лунный серп висели сейчас над притихшим поселком, над чабанскими кошами, над юртами кочевников, над всем этим огромным, примолкшим к ночи степным раздольем. И Керим содрогнулся при мысли о том, что под ночным спокойным небом живут сейчас и те, которые убили Чары, и он, без вины виноватый, и те, кто хочет расправиться с ним по древнему крутому закону "ар алмак".
Он вышел, подбросил корма верблюду, потрепал его по чуткой шее, прислушался. Поселок уже спал. Только кони переминались ногами да собаки перебрехивались беззлобно, по привычке. Керим смотрел на темные купола юрт, прикрывших людей от внезапного ветра и пыли, и пытался представить себе знакомые лица, которые вряд ли теперь скоро увидит. Когда-то он запросто входил в любую из юрт на этой стороне поселка, и всюду его встречали улыбкой. А сейчас, словно вор, хоронится в темноте, боится людского глаза…
Обида комом подкатила к горлу. Он прокашлялся негромко и вернулся в дом.
— Я устал, Набат, — сказал он сестре. — Постели мне. И, если сам не встану, разбуди до рассвета. Мне рано надо ехать.
Акнабат вздохнула тяжело и стала готовить постель.
Уже лежа под легким одеялом, Керим услышал ее голос:
— Я еще хотела тебе сказать, Керим… Спросить. Верно ли болтают, будто у тебя и с атаниязовской дочкой что-то есть?.. Что-то уж много для одного человека, не знаю, чему и верить…
Керим промолчал, притворившись спящим.
Акнабат еще повозилась с посудой, потом тоже легла, затихла.
Утром Керим проснулся затемно. Впрочем, и сон был не сон, а так, тревожное забытье, недолгие провалы беспокойной памяти.
Они снова, как вечером, сели на кошме, молча стали пить чай.
— Ты мне скажи, Керим, — напряженно спросила Акнабат, — верно, что Зиба вскружила тебе голову?
— Не надо об этом, Набат, — попросил Керим.