— Ты не обижайся, а только я прямо скажу: лучше тебе не смотреть в ее сторону. Не пара она тебе. И бай никогда не смирится с этим, не отдаст единственную дочь за простого чабана. Не будь глупцом, Керим, отойди от них, а то не миновать беды.
"Эх, знала бы ты, сестра, — подумал Керим, — что баи затеяли…" Но открыть эту тайну он не мог, как и не мог отказаться от своей горькой любви. И он сказал с поразившей Акнабат страстностью:
— Я все равно не останусь, ты же знаешь… И про Зибу не говори плохо: для меня она все — и свет и надежда, и радость… Я жизнь за нее отдам, не задумаюсь, — если случится такое. Ты не осуждай меня, сестра. И еще одно зовет меня в дорогу — память о Чары. Я узнаю, что там произошло, я отомщу за друга.
И уже выводя из загона верблюда, он закончил:
— Ты еще услышишь обо мне. Но что бы ни говорили, всегда знай: бесчестно твой Керим не поступит. Прощай!
Белый верблюд, унося Керима, растаял в предрассветной хмурой сини. Глядя ему вслед, Акнабат зябко поежилась, подумав, что брату предстоят еще нивесть какие испытания и что, может статься, и он, как Чары, сложит горячую голову в глухой безответной степи. Она всхлипнула и, прижав концы платка к затуманившимся глазам, прошептала: — "Храни его, аллах, не дай споткнуться на трудном пути, отведи вражью руку"…
Глава двадцать девятая
Свежий ветер
Зиба стояла в юрте и глядела в смотровое оконце, как чабаны и чолуки с громкими криками и свистом выгоняли из кошар овец и ягнят.
День только занимался. Парной туман наползал из-за холма, и все вокруг казалось не резким, смазанным. А тут еще пыль, поднятая тысячами копыт, стлалась в безветрии над землей, медленно оседая, щекоча ноздри.
Потирая заспанные глаза и позевывая, Зиба отошла от оконца. Голова была тяжелая, как после бессонницы, и девушка потуже — аж заныло в висках — стянула платок.
Вошла Огульхан, мельком глянула на дочь, проворчала:
— Целыми днями сидишь в юрте — зеленая стала. Вышла бы, пока не жарко, прогулялась…
— Ай, мама, там только пыль глотать.
Огульхан подошла к ней, взяла за плечи, заглянула в глаза, спросила участливо и тревожно:
— Ну, что с тобой, откройся матери? Нельзя же так — молчком. Если болит что — позаботиться надо. Измучилась я, на тебя глядя.
Зиба повела плечами, высвобождаясь, ответила устало:
— Да нет ничего… Пройдет.
— Я же все вижу, не обманывай мать, грех, — обиделась было Огульхан, но тут же снова стала ластиться: — Мы с отцом все сделаем. Ты только скажи, ничего не пожалеем. Света белого не видим из-за того, что ты страдаешь, доченька. Скажи, что нужно? Может, сердце болит?