Надо обмануть их, обвести вокруг пальца, как бывало уже не раз. Вот тогда он посмеется над этими слухами!
Но как?
Он искал ответа на этот вопрос…
Собрание решило вызвать из песков чабанов, опросить, с их помощью установить истинное количество скота. Что скажут они представителям власти? Откроют правду? Или промолчат, как прошлый раз: мол, паше дело маленькое, читать-писать не обучены… Хорошо бы, да вряд ли. Один — другой, из самых верных, так и поступят, а вот остальные — нет на них надежды. И в пески, к самым дальним колодцам, проникают слова большевистских агитаторов, и льнут они к людям, как мухи к меду. Слово — что в нем проку, а сильнее плети бьет иной раз, да по самому больному месту.
Слово… Что ж, надо тоже говорить с людьми — убеждать, пообещать одному, пригрозить другому. Поможет. Обязательно поможет, только надо действовать, не валяться на подушках.
Зуд деятельности овладел им. Он сел, потер нетерпеливо руки. Вот прямо сейчас бы и начать этот разговор. Собрать наиболее податливых, угостить щедро — за едой человек размягчается, добреет… И потом — как пойдешь против того, чей чурек ел, чей плов еще урчит в твоем животе? Хе-хе…
Очаг давно остыл, в юрте холодно. Атанияз снова лег, натянул одеяло до самого носа, стал перебирать в памяти тех, кого следовало пригласить…
Прошлый раз он пообещал все уладить, храбрился, а так ничего и не сделал. Если же власти переманят чабанов — тогда и вовсе уже не воротишь назад потерянное. Значит, надо опередить события — убедить чабанов разделить стада и выдать их за свои. У них не отберут, к голытьбе власть милостива. А потом… Что же будет потом? Чабаны скажут: знать ничего не знаем, наш скот, и все тут. Попробуй — верни.
Стучало в висках от этих мыслей, знобило, как в лихорадке, потела подушка под горячим затылком.
Каждой, кто подходил к дому Атанияз-бая, еще издали чуял щекочащий ноздри запах горячего плова. Хозяин не поскупился — зарезал жирного барана, казаны были полны, исходили ароматным паром.
Щедро угощал Атанияз. Гости наелись до отвала, рыгали сытно, поглаживая тугие животы. Глаза еще жадничали, блуждали по неопустевшим блюдам, высматривая кусок получше, но есть уже было невмоготу.
Когда стали расходиться, Атанияз шепнул самым верным, чтоб не спешили, — те поняли, что предстоит разговор.
Вспыхнул, затрещал сучьями огонь в очаге. Когда саксаул превратился в пышащие белым жаром головяшки, сунули туда железные шомпола. Любители терьяка[5] нетерпеливо ерзали, потирали руки. Наконец, закурили, растянулись на подушках, блаженствуя.