— Что ж, по-твоему, и дружбы настоящей не бывает?
Чары раздраженно махнул рукой:
— Не тебе говорить о дружбе. Это святое слово.
Керим удивленно посмотрел на него, но промолчал и стал укладываться спать в шалаше.
Чары достал из кармана сушеную полую тыквочку, насыпал на ладонь наса[26], бросил под язык.
— Перед отъездом я зашел к Айсолтан за твоим бельем, — сказал Керим, которому молчание становилось в тягость. — Она все не дождется, когда ты приедешь. Говорит, надо уходить от баев, вступать в колхоз.
Чары сидел молча, как изваяние.
— Скучаешь небось по жене, по детишкам, — продолжал Керим, улыбаясь в темноте. — А я все о Зибе думаю… Как будто стало налаживаться у нас, а тут, как назло, перегон. Когда теперь увидимся?.. — Он приподнялся на локте, стараясь разглядеть лицо Чары. — А ведь это Айсолтан нам помогла. Без нее так и не поговорили бы…
Чары сплюнул на песок густую зеленую жижу, вытер губы, сказал с затаенной злобой:
— Вы с ней многого достигнуть можете, если захотите.
Керим снова лёг, сказав обиженно:
— Тебе и сказать ничего нельзя…
Он уснул быстро. А Чары продолжал недвижно сидеть у затухающего огня, глядя в ночь. Неспокойно было у него на душе, саднила рана, нанесенная словами Ниязкули.
Байский сын ненадолго приехал на кош перед большим перегоном, осмотрел овец, остался доволен, собрался возвращаться в поселок. Оставшись наедине с Чары, помялся со скорбным лицом, повздыхал, потом, как бы решившись, проговорил:
— Ай, Чары-джан, язык не поворачивается во рту, не люблю я сплетен да кривотолков, не мужское это дело. Но и промолчать не могу, потому что уважаю и ценю тебя, и мне было бы больно видеть, как за твоей спиной творят безобразие.
Чары насторожился, чуя неладное.
— А что такое? — спросил он, заглядывая в глаза Ниязкули.
Тот отвернулся, как будто тяжело было ему выполнять такую обязанность, сказал глухо, даже голос дрогнул:
— Мы же все свои люди, и нам не безразлична судьба ближнего… Скроешь правду — все равно, что украдешь. Да и совесть будет мучать…
— Да что случилось? — затормошил его Чары.
А Ниязкули все мялся, не говорил прямо.
— Каждому человеку в душу не заглянешь. Керим вон другом троим прикидывается, а сам… Не могу я сказать такое, язык не слушается!
Чары побледнел, схватил его за руку своими крепкими пальцами, так что Ниязкули скривился от боли.
— Не мучь, скажи, наконец…
— Ай, лучше сам с ним поговори, так вернее будет.
Чары не отпускал его. Тяжело дыша, сказал:
— Начал — говори.
— Сам заставляешь. Чары… Не хотел я… Лучше бы не видеть и не слышать такого. Ну, да ладно. Керим все дни, что в поселке был, из твоего дома не выходил, все с Айсолтан да с Айсолтан.