Но старик разозлился:
— Проваливай! Пеклом разит от твоей выдумки! Табак мне испоганишь, — и, дунув, погасил спичку. Потом так саданул огнивом о кремень, что сноп искр посыпался из-под ногтя и трут мгновенно задымился.
А Пятрас Бальсис подошел к Катре Кедулите, которая вместе с Онуте искала на косогоре щавель.
— Споем, девушки. Первый день страды. Запоешь и работа лучше пойдет. И весь год будет спориться.
— Не знаем мы пахотных песен, — отговаривалась Катрите. — Будете лен сеять, тогда споем.
— А этой не знаешь, Катрите? — Пятрас затянул:
Ой, батюшка, ой ты, батюшка старый,
Чего пригорюнился в поле за сошкой?
Устал ли за сошкой, бычков подгоняя,
Иль сына избаловал волюшкой вольной?
— Не умею, — отнекивалась Катрите, — верно, не из наших мест песня.
— Твоя правда, — подтвердил Пятрас, — этой песне я научился у дяди, от ихнего батрака, Тот был нездешний.
На полоске Якайтиса, где возилось несколько парней помоложе, кто-то зычно завел:
Жаворонок у бугорка
Славно пел для паренька,
Чтобы тот послушал,
Сошеньку наладил.
Когда песня утихла, Микутис в кустах, в насмешку над песенниками-пахарями, на свой лад загорланил:
Янкаускас Казёкас
Пашет под забором,
Нюхает понюшку,
Да только не с пальца —
Из бычьего рога.
Но никто не обращал внимания на дразнилку пастушонка. Время быстро летело, и кто постарше уже поглядывал на солнце, но волы еще жевали жвачку, и пришлось малость обождать. Все наслаждались полуденным отдыхом и не заметили, как через кустарник пробрался невысокий, щуплый пожилой человек, одетый не по-крестьянски, и, остановившись у пашни, глядел на пахарей, словно выискивая, с кем бы заговорить. Наконец он подошел к старшим — Даубарасу, Григалюнасу, Бразису.
— Бог в помощь, братцы! Хорошо пахота начинается, — заговорил он, кивнув головой.
— Спасибо. Отлично начали, дай бог, чтобы конец такой был, — отозвался Даубарас.
Пришедшего все узнали. Это был шляхтич Дымша, по ласковому прозвищу — Дымшяле. Пахари приветливо встретили его и обступили, рассчитывая услышать новости от много видевшего и много знавшего лекаря. Где он только не бывал! Ему знакомы чуть не все города и местечки Литвы, чуть не все поместья и еще множество других углов. По его словам, он ездил по чугунке, был в Петербурге и в Варшаве, а о Вильнюсе и Каунасе нечего и говорить! Поездом добрался до Караляучюса — Кенигсберга, а вернулся через Клайпеду. Долгое время он хвалился привозными немецкими лекарствами, да и теперь еще часто этим величается. Поселяне считали Дымшяле своим, доверяли ему и охотно выслушивали его рассказы и советы. Среди крепостных поместья Багинай он часто появлялся и утешал надеждой на лучшие времена. Но на этот раз Дымшяле выглядел озабоченным и не обнадеживал шиленцев.