По лицу Елены пробегает судорога боли — ведь обещала себе не огорчать Йонаса, и она рукой отирает лицо. Лучше не рассказывать ему, почему сестра покончила с собой.
До тошноты опостылело Кармеле переходить из объятий в объятия под отвратительное бульканье вонючего самогона. И еще пугала возможность подхватить дурную болезнь. С минуту Елена беззвучно рыдает, хоть глаза ее сухи; кладет ладонь мужа на свой пылающий лоб.
— Скажи мне «мамочка», и я успокоюсь.
— Вроде неудобно как-то.
— Хочешь, чтобы завыла в голос?
— Ну хорошо, мамочка, давай спать.
Повернулся на спину, хрипло вздохнул, словно проваливаясь в сон. А в голове бились давно осмеянные мысли: разве Кармела совсем не любила меня? Ни в начале… ни под конец? А может… только меня одного? Может, и ушла из жизни, чтобы не погубить меня? Вдвоем погибли бы… А сейчас? Сейчас каждый сам по себе…
— Спи… Зажмурился, но не спишь. Когда уж там что было. — Елена провела ладонью по его потному лбу.
— Когда было? Ведь сама мне постоянно внушаешь, что все еще есть. А что есть? Мамочка-то, знаю, промолчит. Может, Олененок отважится?
— Ох, как не хочется тебя расстраивать. Кармела ждала ребенка. Очень не хотела его.
— И ты знала?
— Да.
— От кого?
— Разве важно? Она и сама не догадывалась, от кого.
Он сел, ловя воздух открытым ртом.
— Тебе не кажется, что ты… я… все мы виноваты перед ней?
— Я никогда по-другому и не думала. Спи, Йонялис!
Так и не удалось Статкусу заснуть, из каморки хозяина плеснуло наружу электричество. Слизнуло черное покрывало со словно облепленной желтыми комьями «антоновки». Затявкала собачонка, вначале испуганно, будто ее пнули, потом стервенея все сильнее. Свет тут же белой кошкой скользнул вниз, дерево вновь почернело; зазвякали щеколды — одна, другая, заглушая обычные шорохи старого дома. Хозяин сполз со своего узкого ложа — топчана времен Матаушаса Шакенаса, — выбросил щенка прочь. То ли человеку что-то приснилось, то ли собаке?
Обрадовавшись, что появился предлог прекратить объяснение, Статкусы тоже выбрались во двор. На скамье, сгорбившись, сидел Балюлис, подпирая кулаком голову. К ножке скамьи жалось кудлатое, испуганное, не меньше хозяина растерянное существо.
— Только закроешь глаза, клацает зубами. Точно железкой о железку лязгает. Весь сон разогнал.
— Страшно в чужом-то месте. Его же по-городскому растили, — вступилась за собаку Елена.
— Чего ему тут бояться? Ну, яблоко оземь ударит, пичуга сквозь сон пискнет. В городе-то беспрерывно грохочет, — не согласился Лауринас.
— Может, твердо ему спать?
— Два мешка подстелил. Человеку и то удобно было бы. Хлеба с маслом не взял, на Петронеле кинулся…