— Люблю, как не любить, — ответила словно исповеднику.
— Почему же не вопишь, слезинки не обронила?
— Не привыкла на людях.
— Я отвернусь, а ты поплачь, — научил он, и перед нею забрезжила надежда. — Надо!
Зажмурилась Петронеле, скривила губы.
— Да не так, дура! Кричи, чтобы мне больно было!
Повыла, сама своего голоса пугаясь. Однако не разжалобила охранника, только новый нагоняй получила:
— Кудахчешь ты, а не плачешь. Кричи, чтобы стены дрожали!
— Не могу.
— Когда муж лупцевал, не орала, что ли?
— Не дерется мой.
— И плохо делает. Вот и не научилась его любить. Ладно, давай бутылку.
Самогон принесла, но не решалась подать.
— Неплохая ты баба, но глупая. Был бы помоложе, бутылкой бы не отделалась. Прогулялись бы мы с тобой до сеновала, а? — Женщина упорно молчала, и он подмигнул ей странным своим глазом. — Ладно, иди. Скажу, землю ела, слезы ведрами лила, вот и не выдержал. Только смотри, баба, начальству не дерзи!
Петронеле и не собиралась дерзить.
— Господин начальник, — обратилась она к человеку с пышными, зачесанными назад волосами, который показался ей красивым: в пиджаке, при галстуке, не в гимнастерке. Движения спокойные, будто никто не хлопает здесь дверями, не грохочет подковками сапог. — Мой честный человек. Мой людей не убивал, господин начальник.
— Зачем же винтовку хранил?
— Лауринас и поросенка-то не зарежет, всегда резника приглашали.
— Вернется ваш муж. Не бойтесь. Если ни в чем не виноват, отпустим.
Через три дня Лауринас вернулся.
— А этот красивый, он кто? Следователь? — поинтересовалась, когда привыкла к заросшим и запавшим щекам мужа, к его жадным глазам, ласкавшим и стены, и деревья, и руки ее, месившие в квашне тесто.
— Кто красивый? Чушь порешь! Красивый — некрасивый… Не турнули к белым медведям, вот и радуйся! — сердился и смеялся Лауринас.
— Как же это не красивый? Не избил, не покалечил, по-людски отнесся. Вот тебе и красота.
Статкусы потолкались в оживленном центре городка, который нисколько не похож на то бедствующее местечко. Городской пейзаж, от которого они несколько отвыкли, запах бензиновой гари, киоск «Союзпечати», женщины с набитыми авоськами. Никто и не помнил, где стоял бывший домик акушерки, теперь на его месте высится большой универмаг, сверкает застрявшее в стеклянной стене солнце, люди ныряют внутрь, как в кипящий котел, и вываливаются оттуда, словно ошпаренные. Однако счастливые, с покупками. Модно постриженные, в изящной одежде и обуви — праздник, да и только! — хотя и колокола костельные спокойно спят, и государственных флагов не видать. Но много ли среди толпы таких, которые понравились бы Петронеле? О которых она сказала бы