— Во что она была одета?
— Платьице хлопковое. Мокасины легкие, а то и сандалии. Поверх платья — тоненький свитерок. Кофточка.
— Драгоценности?
— Кажется, нет. Нет.
— А сумочка была?
— Нет. Сумочка лежала в машине мисс Дэвис.
— А в чем была мисс Дэвис?
— Когда? Когда сестра утонула или когда ее вытаскивали из озера?
— А она при этом присутствовала?
— А как же. Тело опознавала.
— Меня интересует, мистер Кортни, что на ней было в день трагедии.
— Юбка, блузка, если не ошибаюсь. В волосах лента. Мокасины. Так, кажется.
— Блузка какого цвета? Желтая?
— Нет. Голубая.
— Вы сказали — «желтая».
— Нет, голубая. Про желтую я не говорил.
Карелла нахмурился.
— А мне показалось, говорили. — Он пожал плечами. — Ладно, что было после дознания?
— Да ничего особенного. Мисс Дэвис поблагодарила меня и сказала, что пришлет чек за время, что я потратил. Я поначалу отказался, а потом подумал: какого черта, я — работяга, а деньги на деревьях не растут. И дал ей мой адрес. Решил, ей такие расходы по карману. Разъезжает в «кадиллаке», свободно может нанять человека, чтобы отвез ее в город.
— А почему она не села за руль сама?
— Ну, наверное, еще в шоке была. Тут у любого нервы не выдержат. Рядом с вами человек когда-нибудь умирал?
— Умирал, — ответил Карелла.
Из дома жена Кортни завопила:
— Сидни, вели этим людям убраться от нашего дома!
— Слышали, да? — сказал Сидни и открыл в конце концов дверь своего гаража.
Утро понедельника не любит никто.
Вообще-то это время похмелья. Не начало новой недели, а хвост недели ушедшей. Это время не любит никто, и для дурного настроения вовсе не требуется, чтобы шел дождь, а небо было пасмурным и мрачным. День может быть ярким и солнечным, и даже августовским. Он может начаться с допроса у чужого гаража в семь утра, а к половине десятого испортиться окончательно.
Понедельник есть понедельник, и никакому законодательству не под силу изменить его внутренний облик. Понедельник есть понедельник, и с этим неприятным фактом остается только мириться.
В этот понедельник к половине десятого в голове у детектива Стива Кареллы уже все перемешалось и, как любой нормальный человек, он винил в этом понедельник. Он вернулся в участок и тщательно изучил все чеки, выписанные Клаудией Дэвис в июле месяце, — всего их набралось двадцать пять, — пытался найти в них ключ к ее смерти и потому вчитывался в текст внимательно, как печатник в типографии.
Чеки вносили кое-какую ясность, но к делу, как будто, отношения не имели. Когда-то он сказал: «За этими чеками стоит человеческая жизнь. Все равно что читаешь чей-то дневник», и теперь ему начинало казаться, что из этих двух кратких предложений получился недурной афоризм. Ибо если перед ним был дневник Клаудии Дэвис, он являл собой отчет о жизни абсолютно пресной, никак не попадавшей в категорию «жизни замечательных людей».