". Так, кажется, говорят в Себерии? "
Проясним"?
— Именно так, — подтвердила Лиза, соображая, между тем, как лучше сбить преследователей со следа. — Прояснить!
"Летим в Кадис, — решила она. — Этого от нас точно никто не ждет. Там возьмем билеты на какой-нибудь лайнер и прямиком через океан. Надо только не забыть выдернуть из отеля друга Василия, и да… Это лучший вариант!"
3. Атлантика, где-то между Иберийским полуостровом и Новой Шотландией, пятое апреля 1933 года
"Пуля — дура, штык — молодец!"
Если подумать, идиотская максима, но пехтуре отчего-то нравится. Типа, что за удаль в оружейной пальбе, не говоря уже о пулеметах?! Ни героизма, ни благородства в них нет, и не может быть по определению. То ли дело, "порвать на груди тельняшку": взять противника в штыки, или саблями порубить! Вот где истинная доблесть!
Но как, тогда, быть с "великим уравнителем"? И куда отнести пилотов штурмовиков?
"Мы-то, кто? — спросила себя Лиза. — К кому нас прировнять, грешных? К кавалерии с шашками наголо или к пехоте, идущей в штыки?"
Мысли двигались медленно, плавно, словно бы во сне. Без нервов и ажитации. Практически без эмоций. Однако вот в чем дело: за этим холодноватым, скованным "первыми заморозками" пейзажем мысленного пространства скрывался иной мир, иные обстоятельства, совсем другой человек. Все это мнимое спокойствие ее "рассуждений" являлось всего лишь привычной формой преодоления экзистенционального ужаса. Умение держать себя в руках и не показывать страха — временами, даже перед самой собой, — являлось всего лишь техническим приемом, необходимым для выживания. Страха не ведают лишь те, кто не способен увидеть последствия тех или иных событий. А события, произошедшие в Майнце, были, по сути, просты и незатейливы. Любой из выстрелов мог оказаться для Лизы последним. Любой, но, в особенности, тот первый, который ей удалось опередить всего лишь на одно краткое мгновение, уместившееся, кажется, между двумя ударами сердца.
Выстрел… И все, собственно. Закончилась бы жизнь Елизаветы Браге, а ведь Лиза только-только начала входить во вкус. Красиво жить не запретишь, особенно, если возможности позволяют. И в этом смысле, перед Лизой были открыты все пути. Все дороги, все стороны жизни: любовь и война, приключения на любой вкус и излишества везде, где существуют пределы, установленные природой, полом, традицией и даже законом. "Воровать — так миллион, иметь — так королеву", не так ли? Именно так, и ровно так Лиза, собственно, и жила здесь и сейчас, в этом мире и в этом теле.
Однако покушение в Майнце могло поставить на всем этом крест. Например, на любви к Рощину, за которого — чем дальше, тем больше, — Лиза хотела выйти замуж. И не понарошку, а по-настоящему: в церкви, со всеми этими "венчается раба божья" и прочими милыми сердцу пережитками домостроя и клерикализма, с белым платьем, — хотя какой уж там флердоранж в ее-то возрасте, да во втором браке? — с тройкой (сани, тройка, бубенцы), с вальсом на паркете и танцами на снегу, — свадьба отчего-то представлялась зимним действом, — застольем и прочими глупостями, вроде медового месяца и поцелуя в губы под крики "горько, горько"!