Симон изо всех сил тряхнул головой, сбрасывая с себя шуршащее бездонное наваждение. В уши снова ворвались протяжные всхлипы волн, звон цикад, резкие вскрики каких-то птиц. Даже больно стало. Вот, черт! Знал же о способностях Ника к гипнозу, но тот так неожиданно начал свой сеанс, что… Симон набрал полную грудь теплого воздуха и резко выдохнул его. Еще раз. И еще… Гипнозный туман клочьями вылетал из мозга. Сидящий по-турецки, угольно блестящий, Хастон с мерцающим медальоном пульта на груди и белым маятником панамки в руке, казался древним африканским божком, незрячими глазами рассматривающим заблудившегося в первобытных джунглях человечка. Человечек опустил веки, обмяк, выронил наган из расслабленной руки и, поддерживаемый Симоном, присел напротив Ника.
— Вам хорошо, вам очень хорошо, Петр Васильевич. Вам хочется вспоминать, вам хочется говорить, вам хочется поделиться со мной своими воспоминаниями. Да, Петр Васильевич?
— Да, да, — тихий шепот в ответ.
— Все хорошо, все очень хорошо. Вам покойно, вам уютно. Так же уютно, как там, где вы больше всего любите бывать. Где вы любите бывать, Петр Васильевич? Что вам нравится больше всего? Расскажите мне. Вы сейчас там, где вам больше всего нравится бывать. Вам покойно. Вам уютно. Где вы?
— Я у себя, я у себя. Комнатка небольшая. Свежевыбеленная. Известкой горько пахнет. Хорошо. Стол большой. Лампа настольная. Решетки на окнах. Никто не зайдет, никто без моего приказа не выйдет. Я начальник, я. Портрет над головой. Ленин. Владимир Ильич, мы эту гидру мировой контрреволюции — к ногтю! А в углу — сейф. Там — все. Там и прошлое мое, и будущее. Там — судьбы. Я начальник, я.
Симон сообразил, что Тресилов видит свой рабочий кабинет. Тот самый, с которым они, по идее, должны были скоро познакомиться. Однако не они с Ником, а Тресилов находился сейчас именно там. И та тесная комнатенка, пропахшая известкой, а не это, наполненное солнцем и ветром пространство, было сейчас его настоящей реальностью. Арданьян взглянул на силуэт генуэзской крепости, подножие которой тонуло в леопардовой по цвету растительности склонов, втянул ноздрями терпкий воздух, взглянул на эбонитовую фигуру Хастона и ему на мгновение стало жутко. Реальности наползали одна на другую, сплетались в клубки и слегка шевелились, как змеи в банке.
— Правильно, Петр Васильевич, правильно. Вы начальник, вы. Вы все видите, все знаете. И Барбикен знаете. Елену Николаевну Барбикен, в девичестве — Барсукову, жительницу города Гременец Полтавской области.
Сонное выражение лица Тресилова изменилось: губы с полоской рыжеватых усов вытянулись в прямую линию, а в голосе прорезались металлические, но какие-то ржавые, нотки.